Если кто-то искренне полагает, что граф фон Кролок питается исключительно юными очаровательными девами, каждую трапезу торжественно обставляет балом и вообще редкостный гурман по части вкушаемой пищи, он, безусловно, ошибается. И вовсе не потому, что граф сознательно склонен к аскетизму и просто отказывается от череды жаждущих искушения дев, очередью выстраивающихся у ворот замка в любую погоду. Просто жизнь в трансильванском захолустье вымирает, и он все чаще вынужден питаться чем тьма пошлет.
Ныне тьма послала лесоруба. Крепко сбитого мужчину немногим за пятьдесят, не слишком сообразительного, но упорного. Первое можно было понять по тому, что Куколю каким-то образом удалось заманить его в замок и запереть, второе - по не утихающим попыткам выбраться, будоражащим западное крыло замка. К ночи, к счастью, лесоруб перестал голосить, но временами ударять по крепкой подбитой железом двери подвала - нет. Эти звуки, напоминающие трепыхания умирающего кита на суше, и разбудили графа фон Кролока ранним вечером, когда солнце едва опустилось за горизонт и низкие облака еще были подсвечены алым.
На смеси малоразборчивых слов и жестов Куколь сумел объяснить хозяину, что происходит, однако тот не бросился сразу на обессиленного несколькими часами неравной борьбы лесоруба. Сперва нужно было... Кролок скривил губы перед зеркалом, уныло заигрывая со своим несуществующим отражением. Какая забавная и бессмысленная ложь. У него не было ровным счетом никаких важных дел, если, разумеется, не считать таковым не покидающую его черную меланхолию, которой он с чувством предавался год за годом, десятилетие за десятилетием, век за веком. Единственное разнообразие - все реже - вносило чувство предвкушения. Его он и смаковал сейчас за неимением лучшего. Ожидание трапезы едва ли не ценнее самой трапезы. Что с нее... несколько мгновений, если повезет - несколько минут неизбывного проклятого счастья, упоения и наслаждения, которые заканчиваются очень быстро. Слишком быстро. И после остается лишь пустота. Очередное мертвое тело, которым не пополнить свиту, потому как и без того кормить их попросту нечем. Толпа оголодавших хищников, что в самых смелых его мыслях однажды могла подчинить себе человеческий род и заставить его прислуживать, теперь напоминала пытающихся выжить пауков - они отловили все возможное и с удовольствием пожрали бы сами себя, если б только представляли друг для друга хоть сколько-нибудь питательную ценность. Высшая форма не-жизни, воистину.
Без особого интереса прислушиваясь к едва долетавшим до слуха редким ударам в крепкую деревянную дверь, Кролок поправил ветхий манжет и с видимой придирчивостью окинул взглядом свой облик. Воображаемый. Зеркало бесстрастно отражало противоположную стену с оборванным гобеленом, на котором уже невозможно было разобрать ни узоров, ни красок. Раньше Кролок думал, вечная тоска черна и глубока, словно иссохший колодец, но время убедило его, что основной цвет хандры и скорби - серый. Не благородно-серебряный, а тусклый, пыльный, удушающий любой проблеск яркости. Мрак бездонного ночного неба был куда искреннее и щедрее, чем эта бесцветная паутина, заволакивающая все и вся на своем пути в бесконечность.
Минуты тянулись вязкой чередой. Смысла в ожидании не было никакого - граф был голоден, а звуки могли привлечь остальных вампиров, хоть те и просыпались заметно позднее самого Кролока. Можно было бы предложить лесоруба Герберту, но тот в прошлый бал поел сытнее остальных, отловив на подходе к замку трактирщика, потому... Лесоруб достанется только графу. И хватит на этом.
Кролок медленно сложил пальцы в кулак, будто бы сделав при этом прощальный жест, развернулся и неторопливо направился к подвалу. И лишь спустя несколько шагов внезапно понял, что больше не слышит ударов по подбитой железом крепкой двери, ключ от которой сейчас находился у него в кармане камзола.