Поразительно, как сын Петра вовсе не походил на своего отца. Катя пытается найти нечто схожее, какие-то черты лица, но схожесть, если и есть, настолько неуловима, что и не понять - и уже в пору подумать, не обманула ли Евдокия супруга в отцовстве, но нет, вряд ли. Не похож Петр на того, кого легко обманывать, искажая его реальность, да и это не должно касаться Екатерины. Прошлое своего возлюбленного она принимает легко, как должное, не отвернуться, не отвертеться, зато смириться - хорошая мысль.
Жалость в ней по отношению к Алексею какая-то теплая, материнская. К его неловкости и заиканию, к его смущению и желанию отстраниться. Она понимает, что чужая ему, более того, он видит в ней разлучницу, лишившую счастья его мать, хотя Катя уверена, что это не так. Что Петр раньше от Евдокии отдалился, что душа его была уже открыта неизвестной Марте, тогда, когда он в первый раз обнимал ее, оставляя поцелуи по белым плечам, казалось искренним его чувство, в которое легко было поверить. Его душа была свободна к тому моменту, была ли любовь к жене в нем или нет, но что точно, царь не спешил полюбовницу на трон возводить, не то проверяя, не то считая, что не время. А Кате и дела не было до трона, зачем он ей?
Предсказуемо царевич от будущей мачехи пытается избавиться. И часть Кати душевно готова развернуться и пойти восвояси, не хочет - и не надо, но мысль об этом из своей головы девушка изгоняет тут же. Алексей в книжку утыкается, Екатерина упрямство свое побуждает к действию, подбирает юбки, садится на стул чуть в стороне от юноши. Складывает руки на коленях. Стоит ли поговорить о чем-то отдаленном или сразу же прямо спросить о том, что имеет Алексей против? Нельзя с душой, окутанной болью, вторгаться под сень церкви, будь то крестины или венчание. Стоит свои несуразности решить сразу же, а не потом, когда камень на душе тяжестью ломает кости изнутри. Катя опускает взгляд на руки, натруженные руки прачки. В них нет ничего красивого, пальцы не изящные, кости не тонкие, хотя и не так, чтобы совсем ужасно, кольца смотрятся не плохо, бликуя в ярком свете дня.
- Алексей Петрович, - с волнением начинает Катя, взгляд поднимая на юношу, которому буквы интереснее нежели слова сидящей рядом девушки.
Прачка, он видит в ней прачку. Грязную полюбовницу царя, его отца, без роду, без племени, которая ничего не может кроме как правильно ублажить Петра в постели. И кто ж на самом деле знает, что Петру помимо ублажения нужна нежная рука, понимание, чувство? И да, знает Катя, что поговаривают, что и Шереметева подстилка, и Меншикова, что и царю надоест однажды. А коль не надоест, то найдутся те, кто нашепчут на ухо царю гадости о Екатерине, вот только верит она в то, что любит ее Петруша, и дитя их полюбит, коль будет на то воля божья...
- Давайте с вами искренне поговорим, - решается все же, - я знаю, что вам не приглянулась вовсе, что вы видите во мне лишь чужестранку, не достойную вашего отца, польскую, может, немецкую шлюху, как вам больше нравится. И знаю, что вы не рады возложенной на вас отцом просьбой, но вы не даете мне возможности показать вам, что я не такая, какой меня рисуют недоброжелатели. Я не хочу становиться вам матерью, Алексей Петрович, мать у вас есть. Но я хочу стать вам другом, не отказывайте мне в этом вот так сразу, - Катя руками разводит, чуть растерянно, всматривается в строгий профиль Алексея, надеется, что слова не подведут ее, но пока не понимает, услышал ли ее царевич аль придется искать новые, более подходящие.
