Мрак ночной —
Чтобы прозреть, глаза закрой.

За время этого приключения Альфред не раз мысленно возвращался в аудиторию университета, где он проводил дни, выслушивал нудные лекции и размеренно изучал материалы, которыми щедро одаривали преподаватели. Он тосковал и по просторным коридорам, которые были приятны своим оживлённым шумом, и по шелесту книг в библиотеке, который действовал снотворным. Родные места Кёнигсберга не тревожили, от воспоминаний о них щемило в груди. Быть может, он там не так уж и скучал (лучше бы он сейчас скучал). Потребность в новых впечатлениях, конечно, не покинула бы его, но не то чтобы Альфред хотел оказаться одним из главных блюд на ужине трансильванского дворянина; будет не иронией сказать, что традиции гостеприимства в этих краях очень его озадачивали.

Прийти к изголодавшемуся хищнику, быть на грани погибели, потому что профессор пообещал зачёт? Какая нелепая участь. И только присутствие Сары отрезвляло его мысли, напоминая, ради кого он здесь.

Сара, его бедная Сара. Такая красивая под лунным светом, который тонкой вуалью покрывал её волосы цвета осени. Кровь на её шее, стекающая по ключице и груди, ещё не успела застыть, и от этого вида становилось больно почти физически, словно этой ночью дьявол вгрызался в его собственную шею в омерзительном пиршестве.

Альфред винил себя. Он не уговорил её, не взял за руку и не увёл подальше из этого чертова места. Время было потрачено на другое: на разглядывание портретов в картинной галерее, на чтение пыльных сборников стихов и на то, чтобы только грезить о её спасении. Действий было мало, а те, что были, не дали безупречный результат, и сейчас это ощущалось острее, чем прежде.

Теперь они, беглецы, затерялись в густоте леса, озирались назад и по сторонам, стараясь уйти от преследования горбатой фигуры, что так долго гналась за ними. Остановились где-то у подножия Карпат. Бежать дальше было невыносимо. Ноги тонули в глубоких сугробах, и боль в них не становилась адреналином, а заставила Альфреда осесть вслед за Сарой. Холодную тишину разбавлял скрип снега, шелест ткани, сбившееся дыхание и редкий шум еловых веток, которые безмятежно колыхались от ветра.

— О, любовь моя, я здесь, я с тобой, — шептал юноша, обнимая Сару за плечи, в заботливо-успокаивающем жесте прижимая к груди. — Мы спаслись, слышишь? Кошмар закончился, — он словно уговаривал сам себя.

Молитвы Альфреда сейчас были направлены на то, чтобы ночь унесла с собой печальную безнадёжность, а дальше всё будет хорошо... Он сделает так, что всё будет хорошо.

— Отдохнём немного, ведь ты ещё слаба. Сара, ты помнишь о нашей мечте? Помнишь, как хотели найти счастье за горизонтом? Мы уедем с тобой далеко-далеко, куда только пожелаешь. Хочешь в Венецию: лодки, солнце, море? Слышишь? — он задавал Саре вопросы, не давая уснуть. 

— Что? Живой ли я? О, конечно, моя девочка, — Альфред поцеловал её в макушку, и готов был поклясться, что беспокойство Сары тронуло его до глубины души. Глаза заслезились — но это, наверное, от мороза. — Мы обязательно найдём счастье, я тебе обещаю.

Он взял её запястье, грел в своих широких ладонях: какая у неё маленькая ручка, такая холодная…
Альфреду пришла идея снять с себя потрёпанный жюстокор, чтобы накинуть на плечи Сары. Хотя сам останется в одной лишь рубашке — ну и пусть! Только положение было немного неудобным, из-за чего пришлось бы отстраниться. Сара, напротив, потянулась ближе, не давая совершить затеянное. Потянулась к его лицу так, словно хотела поцеловать. Альфред не стал возмущаться и шумно выдохнул:

— Люблю.

Однако во время поцелуя боль не пронзает всё тело, не сковывает руки и ноги и не перекрывает дыхание до потемнения в глазах. Альфред махнул рукой в тщетной попытке высвободиться из объятий Сары, вмиг ставших смертельными. Он не кричал и не стонал. Всё происходило настолько тихо, что было слышно, как его кровь перетекает в рот некогда обессиленной возлюбленной. Тело стало невыносимо тяжелым. Альфред обмяк, свалился навзничь, утопая головой в снегу.

Последнее, что он увидел перед забвением — перекошенное блаженством лицо Сары с собственной кровью, стекающей по её губам, и острые, как хорошо наточенные копья, клыки.

Погружаясь в звенящее одиночество, ощущал себя не очерченным и не определенным. Думающим в пространстве за пределами себя. Казалось, что это не он умирает, а весь мир перестаёт существовать ради него. Больше не было ни боли, ни страха, ни радости. Пустота и бесконечность.

Затем что-то безжалостно выдернуло из этого состояния, заставив резко встать. Словно какая-то неведомая сила демонстрировала свои старания, усовершенствовала тело и преобразила всё вокруг: он увидел многообразие цветов и форм, как будто прозрел после десятилетий тотальной слепоты. Увидел Сару — такую, какой не воображал себе в самых сладких грёзах: она выглядела полной жизни, излучающей сияние бледной кожи, контрастирующей с ароматной кровью на губах и шее. Этот аромат манил его, как изысканный фрукт или запретное желание, о котором не говорят в храмах и культурном обществе.

Он хотел облизнуться, но натолкнулся языком на два острия, которые выпирали из-под верхней десны.

— Что со мной?

Отредактировано Alfred (2024-04-06 21:23:45)

Альфред посмотрел вниз, на снег, примятый под собственным весом и красный. Кровь замысловатыми кляксами разрисовала белизну снежного покрова, окрасила ладони, а ещё запачкала одежду.

Затем он повернул голову в сторону Сары и увидел, как она улыбалась. Смотреть ей в глаза было невозможно: всё внимание на себя забирали клыки, обрамляемые помадой, смешанной с кровью. Кажется, именно их, заострившихся, он почувствовал и у себя во рту — говорить было неудобно, что-то постоянно кололо язык и врезалось в нижнюю губу.

Альфред проследил за струйкой крови, стекающей в декольте Сары, а после перевёл взгляд на кристалл, которым было декорировано платье, и не мог оторваться от игры красок на нём: как будто смотрел в калейдоскоп, наблюдая переливы красноватого свечения с отражением бледной синевы. Нечто ирреальное было во всём, что он видел и чувствовал, и как сон сумбурное, обрывочное, нескладное…

Однако спокойствие Сары, приветливо взиравшей на него до сих пор, подсказывало Альфреду, что всё здесь правильно: любовь победила полное забвение, а былым страхам и предрассудкам в душе нет места. 

В самом деле, он никогда бы не подумал, что смерть может быть настолько увлекательной... Ещё месяц назад осознавать собственную смертность было слишком колючим и поглощающим чувством, до той степени, что всё сущее начинало казаться плохой шуткой. Мысли и переживания становились ничтожными, проблемы — пустяками перед тем, чтобы просто не быть. Это чувство рождало сперва тревогу, а потом страх. Страх, что никто и никогда не вспомнит о нём.

Но Сара — она не дала ему раствориться в атмосфере, отпустить душу в одинокое скитание по неизвестным пространствам и забыться. Смерть — перемена, происходившая с ним, была дарована милой девочкой, чтобы связать его с ней в вечной жизни, позволить узреть великолепие ночи и стать таким, каким он всё это время хотел быть для неё.

И теперь они, словно беззаботные дети, разделяли тайну, которая принадлежала только им, — профессор Абронсиус ни за что не должен догадаться, какая метаморфоза случилась с его дражайшим учеником, пока он отвлёкся.

Альфред согласно кивнул и мнил, что Сара знает о каждом его желании, даже о тех, о которых сам не догадывался — она ведь так и сказала, что ему понравится. Он пошел бы за ней куда угодно, если бы она позвала. Поверил бы её слову, ведомый чувством принадлежности своей спасительнице. Ждал ли его этот мир свободы и чего потребует взамен на воплощенные мечты? 

Металлический запах, который исходил от Сары, казалось, был повсюду. Альфред сделал шаг мягкой поступью вглубь леса.

— Вместе за горизонт? — он остановился и обернулся к ней в ожидающем жесте.

Отредактировано Alfred (2024-01-04 00:08:33)

Альфред не успел заметить перемену в лице Сары, как она, резвая и неистовая, цепко ухватила его за руку и помчалась в направлении, известном ей одной. Он негромко возмутился: Эй! — но потом засмеялся, поддаваясь ребячеству.

Они быстро-быстро бежали, вздымали за собой снежные вихри, оставляя на серебристой поверхности тёмные следы. Лес, до этого часа напоминавший голодного зверя, теперь сам расчищал путь детям ночи, и звуки его вились песней вместе с их звонким хохотом, с шумом ветра в кронах сосен и с мыслями Альфреда, наконец. Он поднял голову, подставляя лицо звёздному свету, щурился от снежинок, что оседали на пушистых ресницах, а ноги как будто сами без устали несли его за девушкой, и ощущение потери контроля было до эйфории приятным.

Остановившись, с изумлением обнаружил, что опустошённость и усталость не настигли тело, сердце совсем не колотилось, и он был вполне готов повторить такой же забег. Альфред ощущал себя живее всех живых, и особенно в момент, когда Сара внезапно присела перед ним — взор совершенно случайно упал на её груди, приподнятые корсетом. Они были не такими большими, как у Магды, конечно, но тоже очень красивыми, и чтобы отвести взгляд, пришлось приложить немало усилий…

Не зная, куда деться от смущения, он зачем-то начал рассматривать свои руки, словно в них было что-то особенно интересное, — и правда, они были все в крови. Альфред решил набрать горстку снега, чтобы хотя бы немного отмыть; но прежде, не удержавшись, отвернулся и лизнул пальцы. Солоноватый вкус теплом осел на языке. Интересно, чья это была кровь на самом деле — его или Сары? Он определенно хотел ещё… Но ведь он не мог потребовать этого от неё прямо сейчас? Или воспользоваться моментом, чтобы обмануть, взять своё исподтишка…

Альфред так внезапно встретился с ищущим взглядом девушки, что испугался своих мыслей, её взора и её слов. Убивать?.. Профессора?.. Загнётся от холода?..
 
— Сара, что ты такое говоришь? Профессор должен вернуться в Кёнигсберг и… — он запнулся, и тотчас крупица осознания врезалась в его расслабленный от компании Сары разум: престарелый профессор остался там — посреди жестоких холодных Карпат, без саквояжа, без еды, без единственной помощи в лице ассистента...

Альфред тревожно оглянулся назад, чтобы увидеть лишь рябь из бесчисленных стволов деревьев, и мучительно понял, что даже не помнит, откуда они бежали. Из них двоих местность могла знать только Сара, но она, за что-то озлобленно настроенная на профессора, точно не стала бы помогать. Неприятный осадок остался от её слов, отчего прикосновение к щеке не вызвало должного трепета. Невольно представилось, как эти же руки могут больно вцепиться в горло, если он однажды будет ей неугоден. Альфред накрыл её кисть своей — только чтобы прогнать наваждение, почувствовать, что он нужен ей здесь. И хотел увериться, что Сара говорила не всерьез.

Тем не менее, за профессора Абронсиуса он всё ещё беспокоился. Даже если тот целый и невредимый дойдёт до ближайшей деревни, разве кто-то осмелится открыть дверь в такой час? Со здешними-то суевериями, да и не напрасными, уважающий себя крестьянин скорее перекрестится, съест пару зубчиков чеснока и снова на боковую, а «оно» как-нибудь само уйдёт к утру...

Но вдруг оживлённые звуки, эхом долетающие из леса, вынудили юношу отринуть сомнения и вместе с этим проникнуться удивлением: неужто их в самом деле пошли искать те самые мужики, что как воды в рот набравшие, ни словом не обмолвились про замок? Должно быть, это коллективная белая горячка или что-то вроде того, когда трусливые и несчастные напиваются до чёртиков и вдруг становятся готовыми на подвиги. Альфреду, может быть, именно таких друзей не хватало, когда он открывал гробы…

— Угу, давай обойдём… А ты охотилась раньше? — вопрос был наивен до безобразия, и всё же он его озвучил — робко, не повышая тона. Не нужно быть опытным охотником, чтобы понимать, что сейчас делать, но Сара звучала так уверенно, что Альфред просто не мог унять любопытство…

Он чуть пригнулся и пошел вслед за Сарой, попутно всматриваясь по сторонам — ни души, ни зверя. Однако чем дальше они двигались, тем страннее становилось происходящее: откуда-то появился стук. Сначала он был тихий и далёкий, потом всё более отчётливый и громкий, сохраняющий один и тот же ритм, стал напоминать барабанный бой. Захотелось одёрнуть Сару и отступить, но когда к этому шуму присоединился металлический запах, такой же как после пробуждения на снегу, Альфред вдруг бесконтрольно перенял инициативу и сам повлёк девушку, ориентируясь на обострённое чутьё.

Около перепутья, привалившись к изломленному корню дерева, одиноко сидел мужчина — раненый, но живой. Портки на его колене пропитались ещё не успевшей почернеть кровью, и казалось, что он спал. Приблизившись, Альфред расслышал неразборчивое бормотание — крестьянин бранился на местном диалекте.

— Ему нужна помощь… Что он говорит?

Отредактировано Alfred (2024-03-31 01:54:36)

Альфред прекрасно осознавал, что сейчас угрозу для профессора представляло что угодно: и усталость от забега — он уже не в том возрасте для таких нагрузок, — и Куколь, одержимый погоней, и упыри, коими кишила Трансильвания, и даже люди — не в дикости своей, но в затуманенном крепким напитком разуме, могли принять бедного старика за терроризирующих их круглый год «соседей». Однако чтобы он сам — преданный ученик, несущий вложенную в него надежду — стал погибелью тому, кто заменил ему отца, был другом в горький час и опорой в неказистом студенческом пути? Пожалуй, судьба распорядилась как нельзя лучше, разлучив их по разным концам бескрайнего леса. Дело было вообще в другом: в голове не укладывалось, что себе позволяла говорить и думать Сара в адрес учёного, который её, между прочим, спасал. За годы учёбы можно было привыкнуть к косым взглядам в сторону профессора. Не удивляло и то, если его называли горделивым самодуром, спорили и откровенно недолюбливали, но не до такой же степени…

Глаза Альфреда, наверное, напоминали сейчас два блюдца — подобное бывает в моменты, когда хочется стереть себе память или просто не услышать, что сказал некогда ангельский лик.

— За такое не благодарят, — твёрдо отчеканил он и на этом замолчал.

Продолжать спор не было ни смысла, ни желания, ни времени. Поэтому дальше они шли молча, оглядывались по сторонам и вслушивались в посторонние звуки, чтобы обойти нежелательную компанию.

Альфред глубоко дышал, жадно втягивал ноздрями воздух, и не чувствовал ничего, кроме дурманящего металлического запаха. Ловко выбирая тропу впереди Сары, он делал это так быстро и плавно, словно под ногами не было земли. Остановился возле дерева, прислонился головой к колючему стволу сосны, а взгляд устремил в одну точку, не моргая.

Вид и состояние раненого мужчины вызывали в нём чувство щемяще-жалостливое и какое-то новое, доселе ему несвойственное. Как если бы он увидел насекомое, застрявшее в хитросплетенных сетях паука, — грустное зрелище, но такое закономерное… А шуму тот несчастный создавал похуже всякой мухи: причитания время от времени заглушал бой набатом, будто позади мужчины или внутри находился маленький барабан. И стучал он столь громко, что даже Сару, стоящую рядом, было едва слышно.

Альфред обратил взор на девушку — о, она и сама могла бы походить на раненую, если бы только её рот не был измазан так, словно та с жадностью смаковала вишни. На мгновение стало как-то даже завидно. И на её вопрос хотелось иронично поднять бровь, но получилось только слабо ухмыльнуться — ладно, Сара и так всё поняла. Признаться, в этой дикости она всё равно производила впечатление существа очаровательного: в глазах блеск юности, в волосах — лёгкая небрежность. Ох, а если взглянуть на эти маленькие круглые штучки, то и кровь казалась неожиданным украшением…

— Вряд ли это сейчас кого-то удивит: он такой пьяный, и ещё тут так темно. Если что, скажем, что на нас волки напали. Здесь этот аргумент, кажется, достаточно весомый...

На требование помочь Альфред откликнулся не сразу — помедлил, затем постепенно засуетился, как если бы его разбудили, а он куда-то опаздывал. Лохмотья, свисающие с рукавов жюстокора, пришлись очень кстати: можно было использовать ткань, чтобы побыстрее отмыть кровь. С чего бы только начать? Сара была занята лицом, и ему, судя по всему, доставались изящная шея, тонкие ключицы и нежная девичья грудь… Начал он с яремной впадины — осторожно, точно боясь сделать что-то не так. Благо, что доставлять Саре лишний дискомфорт не довелось: несколько деликатных движений, и тёмно-алый уступил белоснежной коже. Так он спустился ниже к груди, и на этом остановился. Помощь, кажется, сейчас нужна была ему самому, и вовсе не от любования девичьими прелестями. Пахло кровью. От себя, от Сары, а со стороны раненого мужчины — сильнее всего. Альфред зажмурился и шумно задышал, судорожно сжал кулаки с такой силой, что у любого человека уже сломались бы пальцы. Тряхнул головой в попытке прогнать наваждение. Ничего не помогало.

— Прошу, давай пойдём скорее хоть куда-нибудь. Это невыносимо… — клыки снова царапали нижнюю губу, и в состоянии, близком к сомнамбулизму, Альфреда повело сквозь сугробы и щетинистые кусты прямо к развилке. Рокот нарастал всё больше и больше.

Альфред остановился перед мужчиной — тот еле повернул голову, устало и пьяно взирая снизу вверх, замычал, причмокнул и почтенно кивнул.

— Откуда ж ты вылез? О! — посмотрел он на Сару. — Дочка, а мы тебя ищем всей деревней! Мать твоя вся извелась там уже, места себе не находит.

Мужчина скорчил лицо — то ли от боли, то ли от глубокой сентиментальности, то ли всё сразу… Затем прокашлялся и снова кивнул.

— А это ухажёр твой что ли? Уважаемый, помоги встать приятелю, меня тут это… — невнятно обратился он к Альфреду и нелепо развел руками над окровавленной ногой.

Альфред молча прошел за спину мужчины. Потом опустился на колени, взял того под руки, согнул его предплечье и прижал к груди, захватывая вместе с кистью. Оставалось как-нибудь встать, подтягивая тело за собой… Пульсация вен в такой близости ощущалась каждой клеточкой тела, словно Альфред слился с ним в единое целое. Ноздри затрепетали рядом с беззащитной шеей. Хватка вдруг укрепилась, став подобной стальному обручу. Нужен был только один рывок — хищный, звериный, нечеловеческий, чтобы впиться клыками, пробить сонную артерию и… А! Кровь забила ключом, сильно и живо забрызгивая всё вокруг. Альфред пил, и пил жадно, не отрываясь, как пьют воду обезвоженные. Как будто от этого единственного источника зависела вся его жизнь.

С каждым глотком разливалось небывалое тепло внутри, ещё один — последний. Губы дрогнули в странной улыбке, и этот надоедливый стук наконец-то прекратился.

Получилось повернуть как-то слишком навалившегося мужчину, и взору предстал лик в неестественном выражении: застывший в одной точке взгляд, широко распахнутые глаза и раскрытый рот в гримасе ужаса и боли. Металлический запах сменился другим — пыльным, затхлым, тлетворным.

И тотчас Альфреда затрясло.

Отредактировано Alfred (2024-04-15 02:26:11)

Птица ночная не пела, и даже новый порыв ветра не оживлял здесь звуки: всё кругом замерло то ли в ужасе, то ли в изумлении от созерцания кульминации этого странного сломанного спектакля.
Взор метался и не решался снова опуститься вниз — туда, где, тяжелея на руках, лежало хладеющее тело. Скользил по белому, отдающему хрустальной синевой полю. Цеплялся за покрытые инеем ветви, что ещё полчаса назад казались обрамлением волшебной сказки. Теперь они — терновый венец, который мучительно впивался в воспалённую совесть.

Крови этого несчастного мужчины хватило, чтобы вернуть над собой контроль и избавиться от чужеродной нужды. Алая жидкость отличалась вязкостью и температурой от той, которую Альфред незадолго попробовал с собственных пальцев: эта была особенно горячая, почти обжигала рот. Вот только вкус немного отдавал горечью. Наверное, как дешевый алкоголь из какой-нибудь местной таверны. Совсем не то, чего он хотел. Ничто не могло быть лучше того заветного нектара, что преследовал его в совершенном сосуде всю эту ночь. Желание помочь обернулось бессмысленным, предательским, неправильным сюжетом, в котором не место былой беззаботности и туману мечтаний.

Руки заметно дрожали. Альфред успел нависнуть над мужчиной, чтобы опустить ему веки, перед тем, как длинные тени выползли из глубины леса и переплелись в образ на периферии зрения. По багровому шлейфу юноша узнал Сару.

И этот мужчина, видимо, был хорошо с ней знаком – в деревнях все друг друга знают. Он даже по-добрососедски обратился к ней «дочка», хотя они не родственники. Едва ли Альфред мог вспомнить такое отношение к себе: по-доброму к нему обычно обращались тогда, когда он приносил пользу. За исключением, может быть, профессора Абронсиуса. Теплилась надежда, что вдруг он даже сейчас не забыл о своём преданном ученике, впервые за всё время сетуя на то, что тот его оставил. Но Альфред ничего не мог с собой поделать. Он был во власти той неведомой силы, которую почувствовал после пробуждения на снегу. У него не было выбора... И сейчас корил себя за эти мысли, понимая, что оправдания можно искать целую вечность. Какой в этом смысл, если итог не изменить: он потерял единственного человека, который был с ним.

Саре повезло больше. О ней было кому горевать в бескорыстной материнской заботе — о, несчастная мадам Шагал. Слышать эти причитания прошлым вечером ощущалось как потрогать осколки разбитого стекла. Каково это — жить такую простую, но искреннюю жизнь, не знать безделья ни в быту, ни в молитве и в одночасье лишиться всего: доченьки, мужа, прежних будней — и дальше жить совсем одной на свете? Дрогнуло ли что-то в Саре при разговоре о её бедной маме?

Пока Альфред мысленно пребывал в неуютном от горя трактире, его взгляд невольно застыл на шее мужчины, где мозолили глаз две маленькие глубокие ранки, заставляя вспомнить тот момент, когда он впервые их увидел. Отца Сары тогда нашли в лесу, принесли окоченевшим. Альфред попросил горячей воды, надеясь, что того ещё можно было спасти так же, как спасли профессора прошлым вечером, но Абронсиус тут же начал осматривать мужчину на предмет укусов и оказался прав. Эти маленькие дырочки находились по всему телу: на шее, запястье, предплечье, голени. Шагал умер от потери крови за считанные секунды, а его убийца был явно изощрённым перфекционистом: ни капли мимо, даже отсутствовали подтёки возле ран. Альфред смотрел на это завороженно и встревоженно, хотя зрелище вызывало некоторую брезгливость. Но хуже, наверное, были только попытки местных скрыть правду. Казалось, что эту деревню связывает с кровопийцами нечто большее, чем просто страх перед ними. А потом Шагал восстал — болезненно-бледный, но совсем не отягощенный бытием, с десятикратно приумноженной жадностью и изворотливостью, сам привёл путников к замку. К замку, где единственный праздник — пляска смерти.

Ныне Альфред рассматривал следы вампирского пиршества от собственных рук, а воспоминания складывались воедино, словно пазл. Почему-то только сейчас ночь пролила тусклый свет на истинный смысл того, кем он стал. Его первая жертва — всего-навсего заключительный этап метаморфозы. Не более и не менее.

Альфред почувствовал себя безнадёжно мерзким. Его почти тошнило от чувства вины перед Сарой, если в её глазах он станет трусом. Если она решит, что его обещания — пустые слова. Если она не захочет понять, что теперь быть среди людей — это подписать себе же смертный приговор. Но что его по-настоящему беспокоило, так это то, что он не справится с непоседливым нравом Сары и не сможет уберечь её от опасности снова. Что они не сумеют обуздать жажду, и этот кошмар будет их преследовать целую вечность. Они враги для мира, в котором так мечтали обрести свободу.

Сара повернула голову Альфреда, заставляя встретиться с ней взглядом. Её прикосновение сперва показалось слишком неожиданным, прерывающим мысленный поток, отчего с трудом получилось удержаться от порыва отмахнуться. Но Альфред успел понять, что у Сары были самые необходимые для него в данный момент намерения, поэтому он только умоляюще, почти благодарно посмотрел ей в глаза и скромно кивнул на предложение пересесть.

Альфред поднялся с колен и принял более достойную, но всё ещё подавленную позу около поваленного дерева. Он стоял, опустив плечи и голову, вздыхая прерывисто, словно ему не хватало воздуха, и старался больше не смотреть на бездыханное тело мужчины. Один вопрос всё время крутился у него в голове и вдруг сорвался с уст, хотя он не был до конца уверен, что по-настоящему хочет знать на него ответ. И этот вопрос был адресован то ли самому себе, то ли Саре, то ли Господу:

— Почему это случилось с нами?

В эту проклятую ночь, всеми силами спасая Сару, он молился как в последний раз. Чем был занят Бог, что на грани перед пропастью позволил их душам упасть? Ведь они, падающие, были как цепь домино, которую невозможно остановить. Только бы напомнить жестокому Богу, что бесчувственные костяшки не сгорают от тоски и чувства вины. Они не теряют близких в потоке страстей, не сходят с ума от мнимого чувства свободы, а потом, когда приходят в себя, не ранятся об осколки собственных мечт, становясь врагом для всего живого. Если Всевышний в самом деле есть, то как у него хватает силы духа подвергнуть свои творения таким испытаниям?

— Я не знаю, что это было, но я этого совершенно не хотел… Я слышал биение его сердца за версту отсюда. Ноги как будто сами вели меня куда нужно… И когда приблизился, этот стук был просто оглушительным, ты ведь тоже его слышала? — Альфред взглянул на Сару, ища подтверждения своему вопросу, лишь бы убедиться, что он не один сходит с ума.

— Хотя физически чувствую себя лучше, чем когда мы стояли там, — он кивнул в сторону леса, — но как можно наслаждаться, забирая чужую жизнь ради собственной? Разве можно не ненавидеть себя за это? Ты говоришь так, словно была к этому готова.

Сара касалась щеки Альфреда, а он всматривался в тёмные глубины её глаз, не находя в них своего отражения — ни силуэта, ни лица. Только пустые блики от неверного света луны, что очерчивали пространство позади него.

Отредактировано Alfred (2024-04-06 21:44:43)

Вслушиваясь в голос Сары теперь, тот отчего-то звучал совсем по-новому, словно Альфред только что с ней познакомился. В её облике, в изгибе опущенных ресниц, в плечах, подрагивающих и хрупких, таилось что-то невыразимое и мучительное. То, что Альфред, может, на миг позабыл, оставив один на один с тёмной липкой тишиной, с висящим в воздухе вопросом — жестоким и беспросветным. Он мог сколько угодно им задаваться, биться об эту стену, рвать на себе волосы, но взваливать вину на Сару — не после того, как поклялся идти за ней в ад без оглядки.

— Я не пытаюсь упрекнуть тебя вопросом, я лишь понимаю, что ничего не понимаю, — сказал он тихо, чуть запинаясь, а затем закрыл глаза и окончательно перешёл на шёпот. — У меня такое чувство, как будто что-то очень важное ускользает от меня, когда я думаю об этом...

Ответ на вопрос, что пытался попасть в далёкие уголки сознания, как паук, потерявший точку опоры, срывался в бездну других вопросов. Прежде чем озвучивать их в этот раз, Альфред прикусил язык. Тщетны были попытки взмолиться Господу о помощи и просветлении: одно его имя, по грешной привычке беззвучно произнесённое губами, камнем оседало в теле, в пустоте душевной отзывалось эхом, как укор; всё равно что бешенство зверя, оно крутило разум, заставляя раболепно навсегда его забыть… Но за что же отдан был животной сути на съеденье? За то ли светлое чувство, которому Альфред себя вверял всецело? Начало его — перед ним, даже в смерти влекущее теплом, за которым бы гнаться, словно путник за звездой, и вместе падать вниз... Сара совсем не чуралась его окровавленных рук. Всё это время она была ближе целого предательского мира, что не смог их обоих спасти. Слишком рано, слишком варварски неконтролируемая ипостась обнажила их друг перед другом. Милая Сара — глупышка — просто желала свободы. Невинные мечты её были так уязвимы, так отчаянны, что любой, кто смел прикоснуться к ним неосторожной рукой, должен был впредь стыдиться смотреть на самого себя в зеркало, не то что ей в глаза. Чёртова дыра, чёртов замок, чёртов бал, чёртов граф фон Кролок!

О, граф фон Кролок… Чтобы вытеснить абсолютно иррациональный пыл взглянуть в это наглое лицо, хватило одной трезвой мысли и судорожного вдоха, чуть опустив голову вниз, утыкаясь подбородком в жабо, возвращающее Альфреда в смердящий могилой бальный зал. По следам можно было понять, что деревня находилась где-то неподалёку, а ещё… ну, не в замок же им теперь возвращаться. Куда угодно, только не в замок!

— Дай мне минуту. Я сейчас... — вдруг остановился Альфред, хотя уж было намеревался идти за Сарой. Сделал короткий жест в просьбе немного подождать его здесь. Снова двинулся к лежащему телу. Присел перед ним, замер. На мгновение всмотрелся в область груди, как будто ждал, что та вот-вот начнёт вздыматься, что это не конец…

«Не всё ли равно? Даже имя его не запомнил…» — промелькнуло в голове, казалось, обыденно, а всё же с затаённым ехидством, словно присущим кому-то другому — тому, кто жил в чужих чертах и одновременно тесно стоял за собственной спиной, но его невозможно было разглядеть в отражении. Это тень, что кралась где-то на подкорке сознания. Заклятый враг нравственности и благопристойности, искушающий, даже когда сросшийся с кожей страх осуждения забирал бразды правления, усмиряя естественные желания в пользу требований приличного общества. Однако тень смело вступала в свои права обычно только в особенно удачные моменты, когда, к примеру, профессор уже давно спал, и сквозь щель в ванную можно было незаметно полюбоваться хорошенькой девушкой. С ней не приходилось долго думать или чувствовать себя мерзавцем, — та находила оправдания всякой шальной мысли, шептала на левое ухо: «безгрешны только младенцы», и рука уже как-то сама тянулась к пышной груди служанки. Сейчас и в тени что-то изменилось: она была на редкость бесноватая, металась, точно ей всё никак не давалось целиком завладеть Альфредом.

Он поторопился снять с себя жюстокор, накрыл им тело, бросил рядом жабо. Чудно показалось вдруг, что от этого дышать стало легче: вся затхлость, напоминающая о замке фон Кролоков, тотчас ушла вниз, к земле, где ей и место... Не могла же одежда, стянутая с чудовища, пустить гнилые корни в душу, верно?

— Уже иду, — откликнулся Альфред, по-прежнему разрываясь между совестью и долгом, хотя и не имея более желания страдать над тем, чего не отвратить, даже если бы можно было вернуться в прошлое.

Знал наверняка: это кровавое зарево никогда не смоется из памяти. Теперь оно подсвечивало каждый тёмный уголок его натуры — далёкое бессознательное, что некогда мнилось ничтожным, не имеющим возможности вырасти и объять больше, чем на то была его собственная воля. Не в это ли он отчаянно верил на последнем рассвете?

Наконец, Альфред поравнялся с Сарой и, когда нежный голос окутал небольшое пространство между ними, пока они удалялись от перепутья, впервые за долгое время слабо улыбнулся самым уголком губ.

— Охотник на вампиров! — шумно выдохнул он, отвечая ей. — Можно скажу тебе честно? Я почти до последнего не верил, что так бывает. Ну, что вампиры существуют. Всё, о чём мне толковал профессор, всё, с чем нам приходилось иметь дело по пути сюда — я был уверен, — лишь традиции и суеверия. Не понимал, увы, пока не столкнулся с этим сам, почему в наш скептический век, принимающий только факты, эти верования в чудовищ всё ещё не изжили себя. А сейчас…

Альфред сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить, и его взгляд, до этого устремлённый под ноги, встретился со взглядом Сары, отчего лицо вмиг стало взволнованным.

— А сейчас у меня всё совсем перевернулось в голове. Единственное, в чём я уверен теперь, так это в том, что кем бы мы ни были, где бы ни находились, я просто не хочу терять тебя. Снова. И пытаюсь понять, что делать-то со всем этим дальше: если бы всё было иначе, мы бы уже… Ох, впрочем, неважно. Гадаю, сколько ещё у нас времени до зари, чтобы найти хотя бы безопасное укрытие подальше отсюда.

Альфред не знал, что принесёт грядущее. Он устал. Он ни о чём не догадывался. Что-то в нём сломалось, что-то ещё догорало, а что-то толкало в спину — до жути знакомое, с кем ночами не спалось и в любом ненастье рука об руку ходили. Ах, ответственность — родная старушка…

Отредактировано Alfred (2024-04-16 04:44:59)