Ты будто с неба, а я оттуда,
Где начинаются все грешные мечты.
Желанье слепо и почему-то
Я так решила, значит, это будешь ты.
Нет?
Разгоряченная своим желанием, во власти его, Анна не сразу понимает, о чем говорит Рене. Его мягкий голос обволакивает собой, не давая сосредоточиться на сказанном; сердце бьется в висках, горячит кровь, и каждый вдох его обжигает кожу, снова и снова бросая Анну на тонкое лезвие желания получить то, к чему тянется. Руки жаждут касаться аббата, тело жаждет прикосновения его, власть чувств над разумом путает все мысли, заставляя встряхнуть головой, от чего темные пряди волос падают на лоб, застилая и разбивая четкие черты лица Рене, которые словно специально скрадывает ночной полумрак.
Таинство брака, путь к алтарю - последний выглядит таким далеким, таким невозможным, что кажется, его не пройти рука об руку с Рене. Анне нравится слушать его, голос его растапливал холод и страх в солнечном сплетении, давая надежду, что все получится, даря покой, даря понимание. Но не сегодня. Сегодня каждое слово обжигает неверием, оставляя невидимые порезы острыми краями на коже. Были бы видимыми, и девушка бы кровью истекала, измарав свою сорочку.
Рене словно бы гореть перестает тем желанием, от которого изнывает сама Анна. Зато словно бы светится изнутри тем светом, что не раз мерещился девушке, когда она наблюдала за ним во время его проповедей. В такие моменты от него невозможно было отвести взгляд, таким одухотворенным он выглядел в эти минуты, таким чистым, вознесшимся на недоступную приземленной Анне де Бейль высоту.
И от этого становится еще больнее.
Каждое его слово бьет наотмашь. Анна смотрит на Рене, не желая верить ни одному его слову. Но он говорит так, будто точно знает, что есть любовь, что ею не является, и хочется протянуть руку, зажать ему рот ладонью, а еще лучше - целовать и целовать, пока не умолкнет, пока не признает, что желает ее, что любит ее. Не может такого быть, не может то, что горит внутри нее, выжигая каленым железом имя Рене в ее душе, не быть любовью. Он ошибается. Рене ошибается. Что он может знать о любви? Не больше ее самой, такой же узник монастыря, как и она сама. Так почему боится открыться этому чувству?
В отчаянной попытке вернуть себе власть над Рене, Анна скользит рукам по его плечам, груди, прижимается к нему, желая дотянуться до губ его, снова ощутить их вкус в слабой надежде, что есть еще шанс удержать его в плену чувства, но нет, не выходит. Прикосновения Рене совсем другие теперь, ласковые, но эта ласка принадлежит священнику, который чтит своего Бога, который есть проводник Его воли, и все его прихожане - дети его. И поцелуи его отеческие, и хотя Анна жаждет хотя бы их, внутри горечью расплывается чувство, болезненно взламывая грудную клетку, превращая ребра в осколочные обломки, способные рассекать душу из самого нутра.
- Но я впустила любовь... любовь к тебе...
Другая любовь ей не нужна. Мир со своей любовью ей не нужен, только вместе с Рене, который сейчас становится совсем чужим. Таким красивым, таким божественным, но чужим, ей не принадлежащим. А когда это произошло? Сейчас, вчера, в Лилле? Он так яростно отстаивал перед своим братом беглянку из монастыря, так прятал в свой плащ, чтобы никто не увидел ее лица, так обнимал ее, обещая совсем другую жизнь - где все это теперь, где все это потерялось, растворилось в страхе и ожидании? В необходимости блюсти придуманные условности, но кому они нужны, когда вы совсем рядом друг с другом?
Чувствует ли соль слез Анны целующий ее глаза Рене?
Она давится всхлипом. И резко отталкивает его, сбрасывая его руки, отворачиваясь от его поцелуев, достойных священника. Анна отползает на край кровати, обнаруживая себя полуобнаженной. Стыд тяжело наваливается на девушку, заставляет щеки вспыхнуть болезненной алой краской, сейчас кажется, что пятна горячие, не сойдут никогда. Дрожащими руками бывшая послушница натягивает сорочку, ткань неприятно касается кожи, но Анна натягивает ее, скрывая белые плечи, грудь с темно-розовыми сосками, затягивает шнуровку, зло, нервно, кусая губы, чтобы не расплакаться. Она чувствует себя прокаженной, недостойной, еще и теперь распущенной, показавшей свою наготу тому, кто не желает ее теперь. Слезы текут сами по себе, не повинуясь больше Анне, она всхлипывает; на языке ощущается странный вкус, такой был как-то раз, когда еще будучи совсем девчонкой, послушница споткнулась на лестнице, упала, сбив колени и поранив губу. Тогда аббатиса отчитала ее за это, после же отвела в свой кабинет, усадила в кресле у камина, обработала ссадины на коленях и царапину на прокушенной губе.
Кровь. Железистый привкус крови.
Анна тыльной стороной ладони проводит по губам, чувствуя, как кровь остается на руке.
- Зачем? Ты зачем пошел за мной? Ты мог отпустить меня, остаться в монастыре. Я думала, ты меня любишь. Ты хочешь прожить со мной всю жизнь.
Спрашивает, но на Рене не смотрит, чтобы хоть как-то утихомирить острое покалывание в сердце.
Не всхлипывать трудно, но Анна старается. Голос дрожит от напряжения и боли, которую не выразит словами. Брошенная, никому не нужная, словно бы все повторяется: мать-настоятельница была ласкова к маленькой девочке, но охладела к подросшей Анне, сейчас вот Рене словно бы понял, кто она такая на самом деле, и что Бог ему дороже заблудшей послушницы, отринувшей от себя все божественное.
Кроме него. Кроме Рене.
Анна и сама не знает, кто она на самом деле. Но все, о чем просит Рене - о любви, готовая своею щедро делиться. Вот только ему, похоже, не нужна ее любовь.