Со времени ухода Рейстлина в Бездну прошло чуть больше года, с момента завершения войны - несколько месяцев. Мир, оказавшийся на пороге пропасти, постепенно осознавал, что уцелел. Империя Истар полностью исчезла с лица земли, и на её месте плескалось Кровавое море, по всему материку изменились очертания вод и суши, в мире вспыхивали эпидемии, царили голод и мародёрство. Соламнию наводнили беженцы. Палантас лежал в руинах. Многие знания, технологии, ремесла были безнадежно утрачены. Сияние Истара померкло, и Ансалон словно погрузился во мрак.
Боги, то ли гневаясь на людей, то ли ужаснувшись последствиям своего вмешательства, словно не слышали обращенные к ним мольбы. Лишь немногие истинные жрецы находили отклик. Да и мало осталось желающих вызвать к богам: воцарившийся на земле ужас подорвал доверие к ним, и все больше людей забывало о том, чтобы хоть изредка поднимать взгляд к небесам.
Храм Паладайна в Палантассе был разрушен, и лишь башня Высшего волшебства, темная, даже днем погруженная во мрак, иглой пронзала небеса.
Башня, сменившая хозяина и внушавшая горожанам чуть меньше страха и намного больше недоумения. Нынешний мастер башни вёл себя странно для мага, в особенности мага темного. Но пока его действия были выгодны городу, все предпочитали делать вид, что ничего необычного не происходит.

Год назад, не успев даже оправиться после ранений, Даламар отправился в Вайрет. Заседание конклава он до сих пор вспоминал с кривоватой злой ухмылкой, однако результаты его вполне удовлетворили: в башню он вернулся главой Черной ложи, и вернулся не один. Трое учеников: две черных мантии и одна – красная, да не кто-нибудь, а дочь Юстариуса, ужаснувшая странным решением отца, пожелали стать его учениками и отправиться в Палантасскую башню вслед за ним.
Большей частью он вел жизнь ученого-затворника, однако зорко следил за происходящим на Кринне и вмешивался, когда считал нужным. Как глава ложи он уже имел некоторый вес, однако это было лишь началом.
Однажды воды кельи показали ему оказавшуюся в бедственном положении Крисанию – ныне главу церкви Паладайна. Даламар помог ей и ее послушницам невредимыми вернуться в Палантас. Иронию ситуации оценили оба: жрица вызвала к светлому богу, но на помощь подоспел темный маг. Крисания, впрочем, пребывала в твердой уверенности, что послал его Паладайн. Даламар про себя держался иного мнения, а вслух лишь хмыкнул, что худо, видимо, нынче с посланцами у светлых богов.
Чуть позднее Даламар наведался в развалины храма, поблагодарив жрицу за исцеление и сделав подарок, от которого она просто не могла отказаться, а заодно выразив желание стать частью планов Крисании по восстановлению города и храма.
Посвященной он рассказал лишь о части своих мотивов: город он в определенном смысле считал своей территорией, и к тому же хотел обеспечить ученикам возможность ходить по улицам, не озираясь по сторонам в ожидании удара. Пусть к магам привыкают. В дальнейшем он планировал еще один важный шаг. Сейчас башня принадлежала ему по праву силы: просто потому, что никто не мог оспорить данный факт. Позднее он планировал обратиться с прошением к государю, чтобы башню официально вернули магам. Вайрет, слишком далекий и отстранённый, был лишь одной гранью мастерства: пусть маги-затворники проводят там года, зарастая пылью и забывая о внешнем мире. Тем, кто хотел не просто копить силу, но пользоваться ею, меня мир, стоило жить поближе к сердцу событий. Возможно... Возможно, однажды свой конклав он соберет в Палантасе.
Планы его простирались намного дальше, но остальное он предпочитал пока не озвучивать. Торопиться было некуда. Он научился сдерживать нетерпение и ждать.
Если посмотреть со стороны, его жизнь казалась идеальной: он получил признание и определенное влияние, причем не только в магическом кругу. Он был главой ложи и мастером башни. Казалось, он получил все, о чем мечтал, а все, чего не имел сейчас, сумеет получить в будущем. Но изнутри его разъедали неудовлетворенность и горечь, причин которых он понять не умел. Да и в общем-то до конца и не осознавал, что именно с ним происходит.
И мрачным осенним вечером в который раз сидя на галерее смерти и кутаясь в теплый зимний плащ, он вглядывался в силуэты плывших по небу лун и пытался понять, где же ошибся.
Самым большим разочарованием стали для него ученики. Когда он только шел в Вайрет, искренне мечтал найти тех, кто разделит его страсть к магии, поможет наполнить жизнью башню, оставив одиночество в прошлом. И он ведь выбрал лучших, одна готовность пройти через рощу говорила о многом. Однако и оба мальчишки, и девушка, которую он и взять-то согласился, только чтобы позлить старика Юстариуса, но которая неожиданно оказалась самой талантливой из всех, были всего лишь людьми, со всей ограниченностью, присущей этой расе. Слепота, жажда жизни, честолюбие и легкомыслие, нелепая и кипучая смесь, от которой у него начинала болеть голова. Нет, он не презирал их. Просто они не были ему интересны. Он надеялся избыть одиночество, взяв их в дом и разделив с ними то заветное, что у него оставалось: знания. Оказалось, что одиночество – это состояние души, и трое живых в башне влияли на него ничуть не больше, чем наличие стражей.
Не ученики были ему нужны. Но что именно – он не знал. И боялся заглядывать слишком глубоко в тайники души, потому что догадывался, что ответ ему не понравится.
«Возможно, пройдет еще пара лет, и я начну понимать шалафи», – с мрачной самоиронией думал он, и эта мысль приносила терпкую горечь. Иногда он подолгу смотрел на полку, где ровными рядами стояли книги с руной песочных часов, на задернутые пыльной бархатной портьерой врата, на прислоненный к стене посох с погасшим кристаллом. Даламар до бесконечности пытался понять, чего же не увидел в нём шалафи, почему не признал? И злился на Карамона, вошедшего в Бездну и не давшего Даламару поставить финальную точку в их с Рейстлином диалоге. Смог бы он по-настоящему предать? Свою связь с конклавом он предательством не считал, слишком очевидно все было с самого начала, и про себя был уверен, что наказание получил за то, чего так и не совершил. В главном – в преданности магическому искусству, в готовности пойти за Рейстлином на любой риск ради магии – он всегда был верен шалафи. И лишь на самом краю позволил себе усомниться, впервые в жизни поставив что-то выше магии: пусть и самое существование мира было на кону. Однако до последнего момента не знал, сумеет ли поднять руку на учителя.
Теперь никогда не узнает, и это незнание о себе подтачивало его волю изнутри. Рейстлина Даламар ненавидел. Рейстлину он обязан был всем, что имел. Нескончаемый внутренний спор с ним, злость, ощущение незавершенности, – все это преследовало его, точно в бреду, и все в этой башне было полно памятью. Повсюду Даламар окружало то, что напоминало о шалафи. Эта память была его проклятьем похлеще разъедавших тело ран.
Даламар часто задавался вопросом, адресуя его то ли себе, то ли лунам, то ли пустоте за пределами миров. Вопросом о том, был ли иной выход. С уходом шалафи магия потеряла слишком много, и можно было обманывать себя, надеясь, что однажды он сумеет подняться до того же уровня и пойти дальше... Но Даламар в глубине души знал, что этого не будет.
И не было больше в мире никого, кто столь же предан был магии, кто мог бы его понять. Сумеет ли он найти ученика, которого действительно захочется учить, кого-то, кого сможет признать он сам? Ещё один эльф-изгнанник, возможно?
Иногда закрадывалась мысль о том, что было бы, пойди он не к конклаву, а к Феал-Хасу. Но эти раздумья жестко обрывались: Феал Хас был убит героями копья и Даламар наверняка разделил бы его судьбу. Нет, нынешний вариант предпочтительней: исправить можно все, кроме смерти.
Даламар поднялся, почтительно кивнув лунам, точно старым знакомым, и вернулся в свои покои, и некоторое время читал, стараясь унять беспокойные мысли. Потом погасил свечу, настежь распахнул окно и лег спать.

Отредактировано Dalamar (2021-01-23 15:25:20)

Голос возникает словно из ниоткуда. Вопреки невозможности подобного: ведь стоило кому-то появиться в пределах башни, об этом извещала серебристая песня колокольчика у двери. Однако когда Даламар поднял глаза от пожелтевшего свитка, все вопросы растворились сами собой: эта гостья могла появиться где угодно, а уж проклятая башня была послушна любому её желанию.
Даламар окинул женщину оценивающим взглядом. Совершенна. Даже слишком. А может дело просто в том, что Даламар понимает, кто перед ним, и это леденит в жилах кровь. Книга в её руках волнует Даламара намного больше, вызывая почти чувственный трепет. Мучительно хочется прикоснуться, вырвать бесценный фолиант из её рук, спрятать, скрыть, не позволяя даже видеть эти страницы чужим глазам. Когда же книга захлопывается, сердце на миг замирает, болезненно дернувшись.
И только после этого он неторопливым взглядом окидывает кабинет, чувствуя, будто то ли просыпается, то ли выныривает из-под толщи воды. Почему он здесь?
Ах, да, рукопись... Записи Рейстлина, связанные с их ранними экспериментами над природой сознания. Явно черновики, судя по беглой отрывочности, яростным зачеркиваниям, пометам на полях и саркастичным комментариям более позднего времени. Обычно Рейстлин подобное уничтожал, и каждую такую находку Даламар ценил на вес золота, и уж конечно не удержался, начал разбирать её прямо здесь, не удосужившись унести в свой кабинет.
Он передернул плечами.
Покои, лаборатория, кабинет шалафи – все до сих пор принадлежало Рейстлину, и не имело значения, что тот уже никогда не воспользуется ими. К тому же, Даламар ощущал, что Рейстлин не мертв, что бы не говорили по этому поводу Крисания и Карамон, что бы он сам не видел своими глазами. Между учеником и учителем всегда существовала особая связь, и Даламар чувствовал, что шалафи все еще не покинул этот мир, как бы ни противился этому знанию его разум.
И все-таки он снова здесь, и за спиной чувствует легкое шевеление портьеры, скрывающей врата. Ему бы задуматься, как возможно, что та, кого эти врата стерегут, не впуская в мир, стоит теперь перед ним, но во сне правильные вопросы задавать еще сложнее, чем наяву, особенно когда не осознаешь, что вокруг всего лишь греза.
Он чуть разворачивается к гостье, привычно скрывая лицо в тени капюшона. Как будто ей нужно видеть его лицо, чтобы знать все тайные помыслы! От богов не скрыть ничего, и остается только принять с достоинством собственную слабость.
Даламар сжимает подлокотник побелевшими от гнева пальцами. У него впереди еще сотни лет, он найдет способ разрушить заклятье, что прячет недоступные пока знания. Рано или поздно, любой ценой, но он найдет способ выйти из тени учителя, вновь стать Даламаром Темным, а не просто «учеником Рейстлина Маджере», в которого он превратился, после того как шалафи едва не уничтожил мир, и за это был провозглашен героем и живой легендой. «Все этому человеку сходит с рук! Он – герой и вкушает заслуженный отдых, пока мы тут в темноте и грязи вынуждены разгребать ту мерзость, которую он породил!». Но в его мыслях нет настоящей злости: Даламар понимает, что ни за что не захотел бы поменяться с шалафи местами. Как бы ни было безмерно его честолюбие, жизнь он ценит в разы больше.
Подняться, приветствуя богиню, Даламар и не подумал. Лишь глубже откинулся на спинку рабочего полукресла, чтобы лучше видеть её лицо. Он и в прежние времена не был деликатен с вышестоящими. И не видел смысла меняться.
Гостья делает шаг ближе, и глубокий певучий голос обволакивает, лишая воли. Но гораздо мучительнее другое: когда она стоит так близко, Даламар чувствует, как пробивается сквозь иллюзорную смертную плоть магия, как поет она, взывая к нему, и на миг задыхаясь от острой, рвущей горло жажды, тяжело сглатывает, напряжением воли возвращая себе самоконтроль, стараясь не замечать, как покалывают кожу едва ощутимые касания – прикосновения живого воплощения силы.
Прикосновения, в которых материнская нежность. И голос, улыбка, в которых женственный соблазн. Омерзительная смесь! Женщина перед ним ни капли не похожа на его мать. Даламар почти не помнит её, Ронен Бегущую с ветром. Только взгляд и ласковые руки. Все это было почти сто лет назад, даже для эльфа серьезный срок. И все равно несходство очевидно, и Даламарт с трудом заставляет себя не уворачиваться от едва ощутимого касания пальцев.
Он насторожен и взбешен. И понимает, что богиня прекрасно ощущает его ярость, но не сдерживает себя. В темных, почти слившихся со зрачками глазах, плещется злое пламя.
– Предлагаешь составить компанию, моя Королева? – он иронично изгибает бровь, маскируя наглостью страх. Она опасна. Но она не пришла бы к нему, если бы он не был нужен. Поддаваться страху он не будет. Отбоялся своё уже год как. А Гнев – прекрасное чувство. Потому что полностью уничтожает, прячет все остальные. И Даламар охотно позволяет себе злиться. Но за этой злостью прячется холодный расчет: Такхизис не приходит просто так. Ей что-то нужно, и значит стоит приготовиться к долгой череде подобных визитов.
– Или просто хочешь обсудить? Подозреваю, тебе об одиночестве известно больше, чем кому-либо.
Ее попытки изобразить сочувствие смешны не потому, что насквозь фальшивы. Одиночество собеседницы было ничуть не меньше, чем его собственное. Впрочем, и не больше. Всем хватило поровну. И тяготилась она им явно не меньше Даламара: иначе не бросилась бы творить миры, не пыталась бы ужиться с Паладайном, не рвалась бы к власти над Кринном. Все темные похожи. «От сына тьмы к Сыну Тьмы», – вспомнилось ему. Как и Нуитари, его бог, все темные мира в какой-то мере – её дети, пусть строптивые и непокорные временами. И куда уж тут без фамильного сходства.
Он усмехается. В этом мире все одиноки, хоть люди, хоть эльфы, хоть боги. Можно прятаться от этой правды, находя друзей, плодя детей, изыскивая любые другие методы, но каждый приходит в этот мир один, и покидает его один, и никто не разделит ни боль рождения, ни смертные муки. Все мы пленники собственного сознания, и смотрим друг на друга словно сквозь мутное стекло, не затрагивая чужого бытия.

Отредактировано Dalamar (2021-01-23 20:45:50)

Руки невесомо касаются спины, острые когти, пропарывая мантию, впиваются в плечи. Он ничего этого не чувствует, только яростный поток силы, грохотом обвала рокочущей слова где-то там, у него в мозгу. Едва удается усидеть на месте, не сжимая виски в попытке унять этот безумный грохот.
И одновременно ее голос журчит тихо и мелодично, не безумная мощь стихии, всего лишь невозможной красоты женщина, которая шепчет на ухо, стоя у него за спиной. Даламар дрожит, не в силах защититься от этих слов, прикрывая глаза, но и сквозь сомкнутые веки продолжая видеть все то, что она желает ему показать. Какое дело Даламару до иллюзий в которых ни слова правды? Да и будь это правдой, не Даламар ли раз за разом проклинал своего шалафи? Так почему же теперь так яростно ищет лазейку смятенный ум?
Паладайн послал Карамону видение. Паладайн уверяет, что шалафи спит в обители богов. Кому из богов верить? Можно ли вообще верить богам?
Даламар и думать не хочет, что образ перед глазами может быть правдой. Он ненавидел шалафи. Но желал ли ему подобной судьбы? Никогда!
Продолжать жить дальше, зная, что Рейстлин мертв – это было легко. И совсем другое – знать, что они оставили его в Бездне, где владычица раз за разом ломает его разум, мстя тому, кто даже проиграв, остался победителем. Месть слабого – сильному, да, с нее бы сталось. Если бы только знать, что Рейстлин мертв…
В том-то и дело… Даламар знал, что это не так, знал совершенно точно. И разрывался надвое, не веря ни одному из богов.
Он завидовал Крисании, которая никогда бы не поставила под сомнение слова Паладайна. Может ли бог света лгать?
«Может!» Даламар вновь вспомнил лорда Теллина, умиравшего, с молитвой к Паладайну на устах.
Не это – самое страшное. Какой бы ни была правда, она не отменит того, что он готов был захлопнуть врата, оставляя шалафи по ту сторону. Готов был – не зная, что Паладайн заберет его в обитель богов. Один маг – или целый мир? Выбор очевиден? Да, в тот миг Даламару и в голову не пришло бы усомниться в принятом решении.
Только жить с этим решением он так и не научился. Днем можно было уверять себя, что все в порядке, но ночью, в кошмарах…

Каждую ночь он просыпается с приглушенным вскриком и тяжело, судорожно дышит, глядя в темный башенный свод. Он забыл, как спать без кошмаров. Также, как когда-то его шалафи: Даламар помнит, как глухо вскрикивал и судорожно метался во сне больной Рейстлин. Да, ночные кошмары – совсем не то, что он мечтал получить в наследство.
Нет, это вовсе не тревога и не горечь, нет, просто вполне уместный ужас, который не может не вызывать мысль о такой судьбе, – Даламар хорошо умеет убеждать. В том числе и самого себя.
Вот и сейчас: он тяжело дышит, побелевшими пальцами сжимая подлокотники кресла, но уверяет себя, что это лишь естественный трепет от встречи с божеством. Такхизис не сказала ему ничего нового, ничего, кроме того, что терзало его разум год назад, но постепенно успокоилось, отгорело, подернулось слоем пепла. Выбор сделан, решения приняты. Нет смысла оглядываться назад. Их «победа» не усыпана розами, и может быть, от края пропасти они Ансалон и оттащили, вот только он снова и снова к этому краю пытался соскользнуть.
Хватит.
В попытках успокоиться он несколько раз сжимает и разжимает руки, затем поднимается, подбирая с полу раскрытую книгу. С внутренним трепетом: неужели ж за этим она приходила на самом деле? Дать ему ключ?
Нет, стоит ему бережно поднять книгу, осторожно касаясь подрагивающими пальцами переплета, и перевернуть ее страницами вверх, становится понятно, что это вновь лишь жестокая игра. Он торопливо переворачивает станицы, но книга издевательски демонстрирует ему лишь одну и ту же надпись, пока наконец, вспыхнув, не рассыпается, покрывая его черным пеплом.
В ярости Даламар бьет кулаком по столу, сбивая в кровь костяшки, и просыпается, чувствуя, как саднит от боли кожу. Кажется, он и в самом деле умудрился ударить о стену кулаком.
– Будь ты проклята, – с тихой отчаянной яростью думает он про себя. – Будь ты проклята!
Впервые он всерьез готов пожалеть, что шалафи не удался его дерзкий замысел.

Отредактировано Dalamar (2021-02-07 21:48:49)

Роща... горела. Ощущение ужаса, невозможности происходящего захлестнуло сбивающей с ног волной, и Даламар несколько раз судорожно сглотнул, пытаясь прогнать ощущение удушья.
Раздавшийся из-за спины голос заставил его вздрогнуть.
Даламару не нужно было её видеть. Он просто знал, что она здесь, и что это - именно она. Умирающий мир у подножья башни. Она всегда любила эту сцену. О, сколько раз он вынужден был любоваться на неё прежде: именно это зрелище поджидало его в кошмарах, когда Рейстлин был на пути в бездну. Но теперь шалафи мертв, так что же за историю приготовила ему богиня на этот раз?
Сквозь смрад и завесу пепла, сквозь прекрасную воительницу, чем-то напоминающую ему Китиару, какой та могла бы быть, лишившись всех человеческих несовершенств - и человеческого очарования, - через все это словно бы просвечивала серая мглистая муть. Такхизис одновременно и пугала, и, видимо, не стремилась к полноте иллюзии. Нужно было, чтобы он слушал, а не содрогался от ужаса и отчаяния.

Хаос... О Хаосе он почти ничего не знал. Смутные легенды о временах, когда первотворец подчинил его себе, пленил, созидая мир, в который затем призвал богов. Теология не была его призванием. Старые смутные сказания не манили Даламара, и то, что он знал о богах, не считая Нуитари, он знал благодаря Рейстлину. Однако разговоров о космогонии они не вели, и чем грозит миру высвобождение Хаоса, темный эльф не имел ни малейшего понятия.
Стоило ли верить Такхизис? Никогда! Но Крисания... Крисания говорила, что боги словно бы стали дальше. Что ей тяжело говорить с Эли, и тот кажется... Словно затуманившимся?
Были ли это последствия катаклизма, гнева богов на смертных?
Или игры Рейстлина и правда разбудили, призвали с иных планов бытия, что-то настолько древнее и зловещее, что оно пугает даже богов?
А Такхизис боится, - вдруг понимает Даламар. - Если это, конечно, не искусно сыгранная роль. С темной богиней никогда не знаешь, где правда и сколько у неё слоев.
- И что же я должен прочесть? Какие книги, какие хроники столь деревни, чтобы...
«Астинус», - не договорив понимает он. Если и есть тот, кто знает, то это он. Вечный летописец Кринна. Аватар кого-то из богов, как всегда подозревал Даламар. Что ж, он знает, за какую ниточку потянуть первой.
– Хроники Вечного летописца тянутся с начала времен. Но разве Хаос был заточен не до сотворения Кринна? Откуда известно, что Хаос пробуждается, и что он столь опасен?
Даламар смотрит недоверчиво и требовательно. Нет, он прекрасно помнит, ни на секунду не в силах забыть, с кем он говорить – да и как тут можно забыть, если сама мощь ее силы словно пригибает его к земле. И все-таки он сопротивляется и не склоняет головы, заставляя себя помнить, что чтит лишь ее сына, и служит лишь магии. Не ей. Никогда – ей.
А слова Такхизис все больше напоминают примитивную мышеловку. Как просто. Выпусти меня - и я дам тебе ключ. Всего-то. Поставь под угрозу уничтожения мир - и получишь пару пылинок.
Даламар с горечью рассмеялся.
- Госпожа, без знаний, что хранятся в этих книгах, врата для меня - лишь любопытный и жутковатый сувенир прошлых веков. Да и будь у меня эти знания, без истинного жреца они бесполезны. Крисания - последний истиный жрец Паладайна на Кринне, и ты же не думаешь, что она повторит одну и ту же ошибку дважды?
Он вновь горько усмехнулся.
- Если твои слова правдивы, мир обречен.

А темная госпожа все продолжает говорить, и Даламар горько кривит губы. Рейстлин. Куда уж без него. Он вовсе не уверен, что хочет видеть, как бывший учитель выходит из бездны вслед за темной госпожой. Даламар не смог бы сформулировать свои безотчетные чувства, слишком неопределённые, смутные, запертые в дальних уголках сознания. Все внутри приходило в смятение, стоило кому-то упомянуть его шалафи. Рейстлина легко было любить - мертвым, восхищаться им, ценить его мастерство. Но пока он находился рядом, его получалось только ненавидеть. И пусть Даламар не в силах был ясно сформулировать все это, пусть память уже начала свою лживую игру, лакируя и затушевывая все по-настоящему страшное, болезненное и мучительное в прошлом, оставляя лишь красивую легенду об ученичестве у величайшего архимага, Даламар вовсе не был уверен, что готов встретиться с шалафи лицом к лицу, втискиваясь в ученичество, словно в детский камзольчик, из которого давно вырос. Да, он был учеником Рейстлина Маджере. Однако это звучало гораздо значительнее, пока сам Маджере пребывал... где бы он там ни находился. И хорошо бы там он и остался. Если только... Если только Такхизис всё-таки лгала, а правду открыл Карамону Эли. Если только...