Тяжело и неохота просыпаться от глубокого сна, когда реальный мир не может предложить тебе ничего интереснее, чем тишина, мрак ночной, пыль и одни и те же лица — на замшелых портретах, в сумеречных залах и в освещенных окнах противно пахнущих чесноком деревенских домов. Скука, хоть в гроб ложись! Что вполне реально и логично, когда ты и так каждые сутки спишь в склепе.
Предыдущие четыре ночи выдались на редкость нудными, и это запало Герберту в душу. Позавчера, когда Отто Людвиг Баварский позвал его в башню любоваться на звезды, фон Кролоку пришлось раз двадцать изобразить зевоту, манерно прикрываясь пальцами, но всё-таки демонстрируя клыки, чтобы заставить своего венценосного, однако пообносившегося кавалера увлечь его беседой. Тщетно! Все эти стихи и комплименты Герберт уже слышал. Его избалованная душа разверзлась бездной от жажды новизны, однако он потешил ее лишь кровью Отто и провел последние две ночи в аристократически изящном унынии, которое ни у кого не нашло должного сочувствия. А на третью вампиром завладела томная, сонная лень и пригвоздила его светловолосую голову к подушке похлеще осиновых кольев. Не то чтобы воскликнуть "Ой, все!" и почить мертвым сном на несколько лет было в духе Герберта, от тоски его воображение скорее начинало работать в сторону каких-нибудь жестоких игрищ, однако открыв этим вечером глаза, приподнявшись в своей колыбели вечности, потянувшись, искоса бросив взгляд влево и обнаружив ложе отца уже пустым, он со вздохом упал обратно на подушку. Выбираться наружу не было решительно никакого настроения — ночь не обещала увлекательных занятий, и единственное существо, которое могло расшевелить сейчас Герберта, уже покинуло их фамильную усыпальницу. А жаль, он бы сейчас с удовольствием поболтал с графом, поделился бы своими переживаниями и страданиями от скуки и жажды, поулыбался бы с почтительностью в ответ на его флегматичное "хм". Уж это никак не способно ему надоесть!
Но отца рядом не было, и Герберт смежил веки, неторопливо раздумывая, а не полежать ли еще немного. В полудрёме виконту вдруг вспомнилось, как лет триста назад кто-то говорил ему, что крепкий и продолжительный сон улучшает цвет лица и идет на пользу коже, делая ее гладкой и шелковистой. Сон красоты — какое чудное, забавное выражение! Это когда красота спит. Спит в гробу с нежной улыбкой на физиономии от вечерних грез, облаченная в сиреневый сюртук с витиеватым узором и отливающий серебром плащ. Ну разве не загляденье? Правда любоваться на это спящее великолепие сейчас может только Куколь, оставивший крышку гроба открытой на случай, если Герберт соизволит подняться.
Или не только? Тихий, еле слышный звук шагов за дверью заставил фон Кролока резко открыть один глаз, удивлённо приподнять бровь, а затем открыть другой. Уж очень осторожно эта пара шагов звучала и поэтому едва ли принадлежала Куколю. Тот, конечно, старался шаркать потише, но все равно волочил от природы кривоватые ноги с характерным шумом. "Мышь?" — подумал Герберт, садясь в гробу и уютно заворачиваясь в плащ, словно в одеяло. Ну нет, он знал, как топают мыши! И как крадутся темные невоспитанные личности, намеренные нарушить его покой, знал тоже. Герберт через плечо бросил на дверь недовольный взгляд горящих глаз и со свойственной вампиру стремительной ловкостью выпрыгнул из гроба, отпустив плащ струиться вдоль ног. Так же тихо и осторожно, как и таинственный некто, он подкрался к двери с внутренней стороны и резко и неожиданно дернул ее на себя, не оставляя гостю никаких шансов на бегство.
  — Ага! — коварно воскликнул Герберт, давая Саре понять, что она, вообще-то, чуть не ступила на запретную территорию. Входить в спальню хозяев — даже хуже, чем его эфирные масла из ванной воровать. Но преступление, к сожалению, оказалось не совершено, а ведь у Герберта уже родилась в голове парочка злобных идей насчет того, как проучить Сару за непослушание. Злиться на нее за укушенного Альфреда вампиру уже приелось, так почему бы не найти новый повод, который повеселит их обоих?
Изящным жестом пригладив после сна волосы, Герберт сделал шаг из склепа, вынуждая Сару отступить, и потянул дверь за собой, закрывая. Нечего кому попало в графскую усыпальницу совать любопытный нос!
  — Меня ищешь? — спросил он, обаятельно и саркастично оскалившись. Несмотря на самовлюбленный тон, в ухмылке Герберта отчетливо читалось: "Ну конечно, тебе нужно графа! Что я, не знаю тебя, что ли?"

Да неужели это была попытка застать его врасплох, а Герберт вовремя подловил крадущуюся вампиршу и не ку-ку? По крайней мере, в голосе Сары ему послышалась растерянность, красноречиво говорившая о том, что ее появление не достигло желаемого эффекта. Ну в самом деле, не от красоты же виконта фон Кролока она стушевалась. Удивлена его появлением? Серьезно? В его-то собственном склепе? Вообще-то, шансы Сары таким же нелепым образом столкнуться с графом были всего-то сорок пять на сорок пять за минусом возможного появления Куколя, и не стоило так легко сбрасывать Герберта со счетов. Пришла, как будто не к нему домой, фи! Впрочем, дальше Сара пока не наглела и даже силилась напустить на себя смиренный вид, опустив взгляд в пол, а потому фон Кролок не спешил скалиться.
— Кукушка-кукушка, сколько мне жить осталось? — усмехнулся он в ответ с небрежной игривостью. Неизменно молодому Герберту, оптимистично смотрящему в вечность, двух неуверенных "ку", произнесенных без особого энтузиазма, видимо, оказалось маловато. На самом деле, если бы старинное поверье, что кукушка своей песней предсказывает остаток жизни, действительно работало, заезжие ученые вроде профессора Абронсиуса уже давно, по весне, начали бы отмечать в суровых трансильванских лесах любопытный феномен — охрипших птиц, способных издавать лишь скрипучее "к-к-к". Герберт фон Кролок, еще только-только обратившись в вампира, наверняка ради забавы проверил бы, до скольких кукушки умеют считать и понимают ли своим птичьим умишком, что такое бесконечность. Просто ради того, чтоб он развлекся и лишний раз убедился в нескончаемости своего существования, несчастные птицы пели бы ему до тех пор, пока не потеряли б голос — разве не здорово и необычно? Однако поверье было всего лишь поверьем, да и кукушки по ночам прятались в своих гнездах, поэтому на угодьях графа фон Кролока ни одна птица от тщеславия его сына так и не пострадала. А со стоявшей напротив Герберта еврейской кукушкой подобную штуку было бы не проделать, даже будь все иначе. Интересно, а вампир вообще может лишиться голоса, если будет чрезмерно активно им пользоваться? Это решило бы ряд проблем, связанных с кое-чьим болтливым языком и неуемной энергией, да и избавило бы Герберта от разговора, который предвещает как минимум язвительное фырканье в его адрес, если Сара не задумала что-то более обидное. Искры между ними уже не летали, но даже будь это мир, он ощущался каким-то холодным. Не уютно холодным, как оставшийся за его спиной склеп, а остро-холодным, как кинжал за пазухой.
Может ли статься, что Сара сейчас не подшучивает над ним? Герберт с готовностью услышал в ее тоне злую иронию, перевернувшую смысл сказанного просто-напросто с ног на голову: "Тебя мне здесь только не хватало". Ну знаете! Это, вообще, уже оскорбительно! Однако Герберт лишь недоверчиво сощурился, оставаясь слишком утонченной натурой, чтобы шипеть в ответ на каждую мелкую провокацию. Он не такой, его совсем не волнует, какого мнения о нем экс-дочка-трактирщика, экс-игрушка-отца и экс-первая-красавица-на-деревне, которой, судя по последним двум увлечениям, нравятся темненькие, а значит, Сара явно пришла не просто на него, распрекрасного, полюбоваться, а с целью его раззадорить. Иначе какого Куколя он еще ей сдался?
— Зачем? — поинтересовался Герберт тоном, которым говорил бы "Ну и ерунду ты придумала!", и в то же время немного польщенно. Да, бывало, что местные дамы искали его общества, и это позволяло фон Кролоку считать себя недурным компаньоном для светских бесед, в том числе о мужчинах, но вот если бы вместо Сары, явившейся явно не наряды и сердечные дела обсуждать, его искал какой-нибудь симпатичный мальчик... Изящно-тощенький, но подтянутый во всех нужных местах, с мягкими русыми волосами, отпущенными не выше мочки уха, чтобы можно было всласть закопаться в них, длинными трогательными ресницами, легким пушком вдоль линии подбородка и чистым, незамутненным взглядом. Скромный и невинный, начитанный и умненький, которому недосуг обращать внимание на девиц вроде Сары. Да, Герберт любил ботанов. Однако он замечтался. И сразу же использовал возникшую паузу, чтобы сделать вид, будто думает-гадает, для чего же мог Саре понадобиться, а потом иронично изобразил, что его-таки осенило: — А! Чтобы спросить, где граф?
"Ну я же угадал, угадал!" — говорила улыбка Герберта.
— Я не знаю, — тут же ответил он, изящно пожав плечами и разведя руками. — Здесь его уже нет. Отец любит размышлять в одиночестве там, где его никто не побеспокоит. Занятие, которое не каждому из нас доступно. — Внешне уверенный на все сто процентов, что цель визита Сары достигнута, но не сомневаясь, что та отобьет его невинную колкость, Герберт прошествовал мимо нее к выходу в надземную часть замка. Ночь давно вступила в свои права, и раз уж он поднял себя из гроба, оставаться здесь и не насладиться ею было бы пустой тратой времени.

Пока Сара еще не закончила фразу, ее ответ звучал дерзко и, пожалуй, немного — ух! — угрожающе, в стиле "Жить тебе осталось недолго". Не каждый отваживался произнести такое Герберту в лицо, а из тех, кто отваживался, не каждый успевал унести ноги, — да, тот факт, что самое страшное в земной жизни с ними со всеми уже случилось, вовсе не означал, что живым мертвецам нечего бояться. Фон Кролок даже успел удивленно приподнять бровь, поражаясь Сариной наглости и безрассудству, прежде чем она добавила скучную прописную истину в объяснение своих слов. Что ж, в рыжей голове молодой вампирши оказалось достаточно ума, чтобы так не рисковать своей юной шкуркой, то есть чуть больше, чем Герберт, грешным делом, только что подумал. Однако чувство юмора ей явно изменяло, ведь могла бы и что-нибудь поостроумнее сочинить. Герберту, например, нравились шутки про вечность, ничуть не меньше, чем шутки про смерть.
— Вот и славненько, а то я бы с ума сошел, слушая твое сладкое кукование тысячелетиями, — проговорил он, не оборачиваясь, а лишь слегка покачивая головой. Но игривый тон намекал, что улыбается в темноту Герберт при этом очень обаятельно.
Он продолжал удаляться по темному коридору подземелья, стараясь не касаться сыроватых стен и непроизвольно вынуждая Сару следовать за ним, если та была намерена продолжать разговор. Не переключись внимание вампира вскоре на более занимательные вещи, он бы лениво задался вопросом, а поймет ли простая деревенская девушка эту изящную шпильку — кажется, ее смысл более прозрачен, чем у предыдущей, которую юная Шагал не раскусила и не отнесла на свой счет. Увы и ах! Вот стараешься подколоть оппонента умно, красиво и изощренно, а он настолько ограничен, что не может оценить, какому высокому уровню мастерства соответствует твое издевательство! Но это было не так уж и важно, потому что впереди Герберта ждал...
— Сюрприз? — оживился он и резко, ловко развернулся к Саре, остановившись уже у подножия ведущей вверх узкой винтовой лестницы. Несколько ее пролетов, пара-тройка гулких, пустых коридоров и еще десятки пооббитых каменных ступеней отделяли вампира от его покоев, куда он непременно должен был навести визит после пробуждения, чтобы привести себя в порядок. Когда ты уже сотни лет не отражаешься в зеркале и не можешь проверить, не пошло ли в твоем внешнем облике что-то не так, пока ты почивал в гробу, вечерний марафет ни в коем случае нельзя пропускать! Пожалуй, неудобнее отсутствия отражения для Герберта был только этот длинный и извилистый путь из склепа к его будуару и тот факт, что на этом пути кто угодно мог попасться и увидеть его возможное несовершенство. Став вампиром, виконт фон Кролок на первых порах пытался перенести все необходимое для красоты, ухода за волосами, соблазнения и прочих "ми-ми-ми" в угол склепа недалеко от своего дневного ложа, однако граф пресек это, попросив избавить мрачную обитель от яркой мишуры. Герберт не то чтобы возражал — в подземелье было довольно влажно, и его любимые наряды так и норовили прийти в негодность. Кстати, неплохо бы взглянуть, как они там... Однако сюрпризы Герберт любил тоже, и от любопытства его хитро прищуренные глаза сейчас горели, как два камня на перстнях его сиятельства. — Для отца?
Что сюрприз предназначался не для него лично, не делало его менее привлекательным ни на йоту. Черт с ним. Даже самой тупой летучей мыши в замке было ясно: если Сара и приготовила бы Герберту сюрприз, то совершенно точно не такой, какой бы его порадовал. А жаль, фон Кролок бы не отказался от чего-нибудь неожиданно фиолетового и блестящего, вкусного и ароматного или робкого и стыдливого... Но что с Сары взять? Герберта она удивит разве что парочкой крыс в гробу, а вот графа... Похоже, рыжая лиса решила продемонстрировать ему свою любовь, которая еще не прошла, как проходят почти все чувства у тех, кто влачит в этом замке вечность. Интересно, чем она, еврейка из трансильванского захолустья, надеется удивить трехсотлетнее существо, повидавшее за три века разные эпохи, объехавшее полмира и перечитавшее, наверно, все книги на свете? Герберт живо представил лицо графа, двумя когтистыми пальцами тянущего за черную ленточку на каком-то свертке с почти бесстрастным "хм", и его чуть не разобрал смех. Решено! Он просто обязан был увидеть, что это за сюрприз, прежде чем Сара преподнесет его отцу. Раз уж предлагают. Святая темнота, это же так захватывающе!
— И куда надо идти? — спросил Герберт, стараясь все же не демонстрировать лишнего энтузиазма перед Сарой, чьи недоговорки немного раздражали. Вампир родился в этом замке и считал, что знает здесь каждый угол, так к чему было говорить с ним загадками?

После слов "покои Альфреда" Герберт не сдержал тихую, но многозначительную усмешку. "Покои"! Вы только посмотрите! Как помпезно звучит! Мог ли бедный студент из Кёнингсберга когда-нибудь предположить, что будет важно называть свое жилище "покоями"? Особенно если оно глубоко в сырой земле у подножия роскошного замка. Впрочем, возможно, Альфреду было бы доступно и большее, подружись он с кем надо. Непредусмотрительный, неудачливый студентишка. Тот самый "кто надо" теперь, коварно прищуриваясь и небрежно медленным жестом теребя кончики волос, упавших на грудь, раздумывал, откреститься ли от тонкого подтекста, будто он околачивается у Альфреда под дверью, или наоборот создать ложное впечатление, что он туда вхож, чтобы Сара побесилась от ревности... Пожалуй, нет, есть сейчас дела позанимательнее. Усмешкой Герберт и ограничился — делить Альфреда ему порядком наскучило. А вот сюрпризы — напротив.
Большой сюрприз, обещанный Сарой, едва ли был так же велик, как любопытство, щекочущее вампира изнутри, словно зазубренной пастью с клыками, нисколько не уступающими по остроте его собственным. Огромный страшный зверь размером с целый замок, учуявший-таки, что вокруг его жертвы начинает происходить что-то новенькое. Как будто ушлая рыжеволосая кровопийца отрыла в здешних краях невидаль масштабов Египетских пирамид, Кельнского собора или Пизанской башни, которые граф фон Кролок, безусловно, видел в самый сокровенный и удивительный — ночной — час. Однако величина тут, конечно же, не имеет никакого значения. Сара наверняка говорила о мощности того эффекта, что собиралась произвести на повелителя вампиров, пресыщенного видами, собранными с четверти земного шара. Бедняжка! Сама она, насколько Герберту было известно, не уезжала с тех пор, как обратилась, за пределы Трансильвании, как и все свои почти восемнадцать лет жизни. Так чем же Сара рассчитывает поразить и, что еще более сомнительно, порадовать графа в его же пенатах, когда ее долгожданная, желанная кровь уже давно впиталась в его древние кости, как вода в пустынную почву, а яркая красота примелькалась взору холодных голубых глаз? Скорее всего, там будет что-то жалкое, вызывающее у графа фон Кролока лишь снисходительную улыбку... Хотя и ради нее некоторые готовы многое совершить. Другое дело, что неказистый сюрприз интересен Герберту лишь до тех пор, пока остается сюрпризом. Наверняка поэтому Сара недоговаривает, набивая ему цену.
"Черт побери, я и без тебя знаю, что здесь есть башня, и не одна", — подумал вампир, уже внутренне дрожа от нетерпения, несмотря на то, что узнал о готовящемся для отца сюрпризе меньше минуты назад. На одну башню в замке вот-вот могло стать меньше — на ту, что срывало Герберту от необходимости тянуть из Сары сведения клещами. Он уже начал всерьез задумываться, а не больше ли будет толку, если делать это в буквальном смысле.
— А точнее, пять, — быстро, недовольно и иронично перебил он, поторапливая вампиршу перейти уже ближе к делу.
"И это если не считать пинаклей", — с раздражением и сарказмом прибавил Герберт, но не вслух. Его слова уже и так были похожи на начало лекции о готической архитектуре и давали Саре достаточно вкусный повод обозвать его занудой, придирающимся к мелочам. Но пусть только попробует — уж Герберт-то ей докажет, кто из них двоих сейчас тянет кота за хвост! Но, вопреки этим воинственным мыслям, в следующий миг черты вампира смягчились игривой лучезарностью. Ах вот для чего он Саре нужен! Герберту почему-то вспомнилось, как в былые времена, когда он был окружен смертными и сам был таким же, его регулярно, в силу высокого роста и природной ловкости, просили что-нибудь достать с верхних полок. И теперь вечность шла, а Герберт оставался на полторы головы выше многих и таким же острым на язык, как и в наивной юности.
— Не достать? Как так?! — Сочувствие в его голосе и удивление на лице были преувеличенными, однако как всегда выразительными и манерными, и почти сразу сменились непринужденно-победной улыбкой, когда вампир изрек: — Ты ж кого угодно достать можешь!

Сара быстро схватывала. Всего-то два года потребовалось ей на то, чтобы начать Герберта понимать, осталось только выбрать правильный ответ из двух. Но куда там! Разве нескольких лет достаточно, чтобы сполна познать пресный вкус скуки, которая приходит, когда ты уже перепробовал все доступные ночные развлечения? И эта скука лишь растет, чем больше книг ты читаешь из многотысячной графской библиотеки, продвигаясь к ее концу, и чем чаще думаешь о дальних странах и о томительных днях в путешествии, наполненных тревогой от собственной уязвимости. Но буйной еврейской фантазии Сары хватит еще лет на пятьдесят точно, поэтому она пока и не пришла к осознанию того, насколько более острые, яркие и вкусные эмоции могут дарить темные помыслы, злые шутки и сарказм.
— Ну вот стану я добреньким, и что делать будем? Гладить котиков и играть в города? — вальяжно отшутился Герберт с видом умудренного опытом вампира и манерно зевнул, похлопав по раскрытым губам пальцами, мол, скукотища же.
Вопрос, естественно, не подразумевал ответа, да и идея завести летучую мышь в качестве домашнего животного, когда ты сам себе летучая мышь, не казалась вампиру заманчивой. Раз уж на то пошло, при желании почесать мышиное пузико он мог попросить отца обратиться в крылатое создание и... ну теоретически! И вообще, если уж говорить о питомцах, гораздо приятнее было бы завести человека. Причем, желательно завести во всех смыслах, — размечтался Герберт, машинально следуя за Сарой по коридору. Ведь если попробовать пить у жертвы кровь и не убивать, ее хватит, м-м-м-м, не на один укус, а может быть, даже пока не надоест, что открывает широкий простор для самого разного времяпрепровождения между трапезами. Нужен только подходящий экземпляр, какой-нибудь эдакий, особенно деликатесный, который вызовет желание растянуть удовольствие... Эти мысли никак не вязались с перекусом летучей мышью, и представив, каково это, Герберт на мгновенье брезгливо высунул язык и поморщился: "Фу, гадость! От них шерсть!" — прежде чем восторг преобразил его аристократические черты в лучшую сторону.
— О тьма, это перстень, который пропал лет двести пятьдесят назад, где ты только его взяла! — внезапно повысив голос едва ли не до писка, выпалил вампир с ликованием. Прежде чем Сара успела бы отдернуть руку или сказать очередное "ку-ку", он выхватил у нее драгоценность. Вот уж сюрприз всем сюрпризам! Герберт моментально проскользнул в перстень пальцем, словно только так и мог убедиться, что ему не чудится и это действительно та самая древняя пропажа, повертел рукой в лунном свете, а потом сжал пальцы, поднес к губам и несколько раз поспешно и эмоционально чмокнул камушек. Как только отблески его граней лиловым блеском отразились в переполненных радостью глазах вампира, стало понятно, что находка уже не вернется к Саре назад.
"И где она только откопала его?" — думал Герберт с довольной ухмылкой и потянул было руку вперед и вниз, чтобы поперебирать пальцами в лунной дымке и полюбоваться тем, как отлично кольцо смотрится там, где ему положено быть давным-давно. Однако движение осталось незаконченным. Вампир резко уронил кисть, собрал пальцы обратно в горсть и нахмурился, проглотив вопрос, который уж было хотел озвучить вслух. И задай его, Герберт выглядел бы полным идиотом. Ну конечно, так Сара ему и сказала! Ей же нравится испытывать его терпение! Ар-р-р.
— Это еще зачем? — надулся фон Кролок, состроив такую оскорбленную мину, словно завязать ему глаза означало серьезно посягнуть на его священную свободу. Что эта плутовка собралась делать, пока он не видит? И куда вести его, если, сорвав с глаз повязку, Герберт все равно сразу поймет, в каком уголке замка находится? Что это вообще за место? Может, там еще какие-нибудь пропавшие вещи отыщутся?.. — Сюрприз для отца, вот ему и завязывай.
"Интересно, он дастся? — подумал вампир злорадно. — И допустит ли такую фамильярность?"

С тем, что Сара при первом удобном случае действительно не выведет его в чисто поле и не сдаст в руки пропахших чесноком крестьян с распятиями и вилами, Герберт мог бы поспорить, но промолчал. Как любопытно и подозрительно, что она об этом упомянула. Неужели в Сариной рыжей голове уже умерли воспоминания о ночи ее первого бала? Неужели там же не возникло никакого изощренного плана мести, первый шаг которого — усыпить бдительность противника бессмысленной игрой в жмурки? Герберт на месте Сары именно так и сделал бы. Толкнул бы ее с башни, пользуясь тем, что существо с завязанными глазами не смотрит под ноги. Остриг бы ей волосы под корень, пока она не видит. Запер бы где-нибудь, где никто не услышит, на месяц-другой. Отплатил бы чем-нибудь еще в этом роде — способов одурачить слепого вампира поистине уйма. А как за несколько месяцев должна, наверно, разыграться фантазия, когда ты сразу не можешь за себя постоять, а вынуждена ждать, пить кровь и набираться сил, чтобы осмелиться хотя бы поднять коготь на такого, как Герберт! Сара наверняка c тех пор точит на него зуб и ждет момента, когда он будет дезориентирован в пространстве и совершенно беспомощен. Не то чтобы Герберт боялся какой-то восемнадцатилетней шмакодявки... Да вот еще!
Глаза вампира вспыхнули, словно в знак протеста против того, что кто-то собрался их завязывать, и он обиженно оскалился.
— Эй, это нечестно! Постой-ка!
Герберт поравнялся с Сарой в один миг, невольно выдавая свое неравнодушие чуть более торопливыми движениями, чем у девушки, и сразу же почувствовал укол самолюбию. Даже если Сара и не вынашивала план по его пленению, ей определенно удалось продемонстрировать, что в этой ситуации она диктует правила игры, а это был верный способ сделать так, чтобы фон Кролок вновь начал закипать. Ей лишь бы ему противоречить, кровью не пои. Поманила, а теперь уходит, виляя рыжим хвостом, какая!.. Ловушка была расставлена на поверхности, и Герберт с раздражением понимал, что почти угодил в нее. Не стоило так скоро поддаваться на провокацию и бежать за Сарой, словно какой-то Альфред. Не стоило показывать ей, что теперь, после того, как нашелся его древний перстень, сюрпризный тайник манит вампира с еще большей силой. Ей ведь только того и надо.
— Нет, серьезно, в чем смысл? — Герберт попытался компенсировать свою порывистость и ущемленную гордость недовольной миной и хвастливо прибавил: — Я все равно определю, куда мы идем и где находимся, даже с закрытыми глазами. — То, что он никогда не пробовал искать в родном замке дорогу вслепую, ничуть не помешало вампиру заявить об этом со стопроцентной уверенностью. Да и в его физических возможностях сомневаться не было причин, поэтому для достижения желанной цели он просто незаменим. Не так ли? — А твоя Борджиа только еду травить умеет, если вообще не самозванка. Она навряд ли поможет тебе сдвинуть тяжелую плиту или... что там у тебя?
"Ну же, дай мне подсказку". Как бы велико ни было его нежелание признавать, что единственный путь к тайнику лежит через Сару, Герберт подумал, авось у него получится самостоятельно вызнать, где это место, мягко и невзначай, как он умеет. Или все же лучше применить пытки? Вампир кровожадно сощурился. Пожалуй, нет. Он может, чего доброго, войти во вкус и попортить броскую девичью внешность, а Сара ведь сейчас одна из немногих, кто радует глаз графа. Отец любил иметь красивых и юных созданий в своем окружении, и Герберт не хотел ограничивать его в этом удовольствии. А другим вампирам он бы ни за что не позволил посягать на принадлежащие графу по праву богатства. Поэтому нужно было во что бы то ни стало исключить участие в подготовке "сюрприза" любых посторонних лиц, которых Сара вздумает назвать следующим. Где бы ни находился этот сюрприз, он таил в себе то, что когда-то принадлежало Герберту, — перстень сиял на его пальце ярким тому доказательством, — а значит, и его отцу. И пусть всякие Лукреции держат свои загребущие руки подальше от этого добра.
Рассуждая таким образом, Герберт предпочел забыть, что добро хоть сколько-нибудь состоятельных вампиров с местного кладбища уже давно в распоряжении графа фон Кролока.

"В детстве", о, мрак ночной! "Ну ты и спросила". Сара бы еще поинтересовалась, что было до всемирного потопа или в эпоху мамонтов. Расспрашивать трехсотлетнего вампира о детстве — такая же глупая затея, как просить грешного смертного вспомнить свой первый месяц во младенчестве, момент абсолютной духовной чистоты, когда душа настолько непорочна и незапятнана, что пуста. Только просуществовав раза в три дольше, чем треть не самой длинной человеческой жизни, Сара, возможно, поймет, что разница между ребенком, весело играющим в жмурки, и потусторонним существом, напрочь лишенным моральных принципов, примерно такая же, как и между новорожденным и глубоким стариком на краю могилы. Так это время ощущается. Поэтому должен ли вампир что-то помнить? Ведь он почти полностью забыл, каково это, быть окруженным тонким флером детской невинности, который давно выветрился и уже не чувствуется, словно давным-давно выпитая кровь сладкого юноши. Где гарантия, что картинка в его голове — действительно воспоминание, а не придумана им от скуки? Он ли тот светловолосый мальчик, который бегал в завязанными глазами за другими детьми, громко обижался, когда падал, и кричал "Так нечестно!", как только наступала его очередь водить или что-то еще было не по нем?.. Ой.
Герберт усмехнулся — судя по изумленной надменности, вопросу Сары, а не собственной детской непосредственности.
— Играл, и не только в детстве. Не в детстве было даже интереснее, знаешь. — Он многозначительно и таинственно повел бровью. Тот возраст, когда жмурки перестали быть для него невинной детской забавой, Герберт помнил очень хорошо. Быстро смекнув, что его увлечение мальчиками лучше громко не афишировать, а то можно лишиться привилегий, юный виконт стал осторожно использовать эту игру, которой аристократическая молодежь предавалась, когда ей наскучивали фанты и прогулки на лошадях по живописной Трансильвании, в собственных целях. Для него это был ненадежный, но приятный способ перевести свой романтический интерес в физическую плоскость случайных объятий, проверить, может ли объекту его интереса понравиться его прикосновение, а потом, в случае чего, сказать: "А что такого? Мы же играли! Ты сам меня зажал!" или "Я же не видел, кого ловлю". Раза три это действительно сработало. Один раз они с гостем поймались потом, в более уединенном месте, и повязка все еще была у того на глазах. Сам Герберт этот аксессуар не любил - зрение не только давало преимущество в игре, но и позволяло выбирать, кого трогать и, что немаловажно, кто сможет трогать его. Желание молодых девушек на секунду поддаться и приникнуть к его груди уже тогда виконту претило, и ему больше была по душе свобода увиливать от них, от некрасивых рук и нарочно попадаться в нужные. Впрочем, мухлевать и подсматривать он для этого тоже научился неплохо. Славное было время. Жаль, с Альфредом не успели поиграть в эту игру до того, как Герберт охладел. А с Сарой, конечно, и наполовину не будет так весело. — Но вот незадача: мне больше нравилось убегать, чем водить.
Из всего насмешливого щебета, что лился сейчас из уст девушки, Герберт отреагировал только на этот вопрос, потому что видел здесь отличный шанс лишний раз показать, каким неудобным и неприятным будет для него завязывание глаз. Ведь по крайней мере в одном Сара оказалась права - ему безумно скучно, любопытно и не хочется, чтобы кто-то еще завладел их с отцом пропавшими (забытыми?) фамильными ценностями. Признавать ее правоту и давать Саре понять, что она хоть на один зубок его раскусила, было неохота и вообще некомильфо, потому что, в отличие от жмурок, в отношениях с другими вампирами Герберт предпочитал водить. Поэтому и тянул нагло время, делая вид, будто все еще раздумывает над просьбой.
— Этим завязывать будешь? — кивнул он на ленту, которую Сара теребила в руках. Его взгляд был оценивающим, но не горел таким интересом, как когда Герберт рассматривал перстень. - Неплохо, хотя я предпочел бы сиреневую. Если уж это терпеть, должно быть как минимум красиво.
А как максимум - удобно, чтобы подглядывать дорогу. Лучше всего это будет делать поверх повязки, когда твой поводырь ниже тебя и из-за разницы в росте может не заметить подвоха. Главное, чтобы надеть повязку не получилось аккуратно.
- Попробуй и узнаешь, согласен ли я, - усмехнулся Герберт, остановился напротив Сары и грациозно склонил голову, словно позволяя наконец завязать себе глаза. Однако прежде чем та успела это сделать, быстро выпрямился, оказавшись вне досягаемости, и издевательски улыбнулся.

Обидеться бы, да так, как подобает аристократу. Демонстративно скривиться, отмахнуться от шпильки и, всем своим видом являя оскорбленное чувство прекрасного, уйти в даль замка. Или зашипеть, чтоб дочке старого еврея, хоть и зажиточного для своей деревни, но все же простолюдина, впредь было неповадно мешать неповторимый стиль Герберта с тряпьем Куколя. Когда ты бриллиант, сверкающий в старинном замке, на уборку которого физически не хватает сил и прыти одного хромого слуги, такие передергивания колют особенно болезненно. К счастью Сары, взгляд Герберта снова упал на перстень. Вампир пошевелил слегка пальцами, посмотрел на нежные переливы камня и подумал, что сейчас все-таки важнее отыскать богатства, оставшиеся где-то там, откуда вылезла эта драгоценность. Отец будет доволен, а пошипеть на Сару повод, вне всяких сомнений, еще представится, и не один. Поэтому Герберт одарил девушку насмешливой улыбкой, которая обычно предназначалась тем, чьи жалкие попытки его позлить не достигли цели, кто казался ему обделенным интеллектом, или просто тем, кто путал холодный сиреневый цвет с теплым лиловым, отдающим в розовину. Или их, крестьян, просто названиям оттенков в детстве не учат?
- Предлагаю тебе самой обновить у него гардероб, - отбил Герберт, игриво дунув на ленту, качающуюся у него перед носом. Его голос звучал тоже не то чтобы зло, даже, можно сказать, плавно и расслабленно. Свой ответ фон Кролок посчитал достойным, остроумным и, в общем, симметричным. - Может быть, заодно вылечишься от цветовой слепоты.
Сказав это, Герберт снисходительно дал закрыть себе лентой глаза, словно такая слепота казалась ему менее серьезным ограничением, чем неумение различать всю палитру фиолетового. В попытке хоть что-то украдкой увидеть сквозь ткань он приподнял веки. Перед взором образовалась пелена, как бывает, если ты нечаянно перекусил жертве крупную артерию и в глаза фонтаном брызнула кровь, как будто отгораживая весь мир непрозрачным красным витражным стеклом. Мрак его разбери, вот что сейчас было бы красиво! По крайней мере, до тех пор, пока Герберт не протер бы лицо и не увидел, что вся его одежда в красных потеках. Но даже тогда осталась бы возможность наслаждаться божественным кровяным вкусом... Аксессуар, который выбивался из его образа, не был ни красивым, ни вкусным. Да еще и завязан оказался не так эстетично, как Герберту хотелось бы - в этом он убедился, когда дотянулся рукой до затылка и ощупал узел. Нарочито нагло игнорируя то, что об этом могла подумать Сара, он развязал концы ленты и соорудил из них аккуратный бант. А заодно расположил повязку так, чтобы хоть немного видеть, куда его ведут.
Две трети пути эта хитрость и правда помогала. Герберт чувствовал себя на высоте, с притворной неуверенностью протягивая вперед руки и безошибочно, по окраске стен, определяя путь. Возможно, ему бы удалось сохранить это преимущество до самого пункта назначения, если бы в один досадный момент он не споткнулся о раскиданные кем-то по коридору детали рыцарских доспехов. Стоило замешкаться и позволить Саре помочь ему и поправить повязку, как Герберт снова оказался мало того, что ослеплен, так еще и дезориентирован - пока крутился и отряхивался, он благополучно потерял направление, откуда они пришли. В общем, ругался и шипел он отнюдь не только из-за своего неожиданного полупадения. Продолжать путь пришлось уже полностью вслепую, но Герберт терпел ради шанса обрести некогда утерянное богатство и порадовать графа, и надеяться ему оставалось только на собственную память и пространственное мышление. Как бы он ни хвалился, что с завязанными глазами найдет в своем родовом гнезде любой угол, воображаемые маршруты на плане замка у него в голове шли прерывисто, раздваивались, пересекались. "Тьфу". И соединились в правильную извилистую линию ровно в тот момент, когда Сара сказала свое "Вот". Тогда-то Герберта и осенило.
Они стояли на пороге домовой часовни, где три века назад его окунули в святую воду, где он простился с матерью при торжественном свете свечей и под плач родственников и слуг, где много раз скучал, сопровождая отца во время молитвы, где теперь стояли в одухотворенных позах лишь статуи святых, наводившие ужас на любую бессмертную тварь, которая по ошибке забредала сюда, где были беспорядочно свалены все символы веры, что только нашлись в замке, когда его хозяин обратился в вампира. Герберт, к счастью, так и не успел ничего увидеть, потому что сразу, как повязка спала с его глаз, крепко зажмурился.
- Э-э, не-ет, туда я не пойду! - немного нервно воскликнул он, попятился на шаг назад, но вместо того, чтобы уйти, застыл на месте, опершись обеими руками о косяки открытой настежь и покосившейся двери. Чувствовал себя Герберт при этом как на краю пропасти, в которую его вот-вот сдует ураганом. Какой эффект оказывают на него кресты и прочая религиозная атрибутика, он помнил отчетливо. Внутри все кричало, что нужно бежать отсюда как можно дальше, но Сара, очевидно, только этого и ждала, раз затеяла этот жестокий розыгрыш, и Герберт хотел максимально отсрочить ее триумф.

Артистизма Саре было не занимать. Наверно, если б Шагал не держал дочку взаперти, безуспешно стараясь спрятать от того, кому она предназначена, та блистала бы на подмостках какого-нибудь крестьянского театра. Все лучше, чем играть на нервах кровососущих собратьев, чувствительных к христианским символам веры, когда у тебя самой к ним крепкий еврейский иммунитет. Разумеется, Герберт посчитал недоумение Сары наигранным и преследующим только одну цель - заставить его усомниться в адекватности собственного восприятия и открыть глаза. Что произойдет после этого, они оба прекрасно знали: Герберт встретится глазами с ликами святых, которым некогда усердно молился его отец, в ужасе кинется наутек, а Сара будет звонко смеяться ему вслед или побежит за ним следом, как за испуганным котенком. Возможно, он и мог бы растолковать этот загадочный "сюрприз" как-то иначе, но фон Кролок стоял на пороге, пожалуй, самого страшного для вампиров места в замке, и его торопили заглянуть внутрь. Поэтому пораскинуть мозгами, вспомнить, что давно потерянный перстень откуда-то должен был взяться, и подумать о чем-то другом, кроме Сариного злого умысла, времени просто не нашлось. Все быстро и удобно укладывалось в логичную картину: молодая вампирша заскучала, как это рано или поздно случается тут со всеми, и решила развлечь себя комедийным спектаклем, единственный невольный актер в котором испытывает реальные моральные страдания. Герберт и сам порой устраивал для свиты подобные сюрпризы, вот только быть их объектом самому ему ни грамма не нравилось.
"Ну нет уж!" - подумал он, раздраженно потирая закрытые глаза. Лента, которой они до этого были завязаны, упала ему под ноги и больше не могла спасти его вампирскую психику от травмирующих зрелищ. Но Герберт все равно тянул время, принципиально не желая доставлять Саре злорадного удовольствия и вместе с тем понимая, что войти в часовню все же придется - чтобы не дать повода называть себя чересчур пугливым.
- Пыльно тут, - изрек он наконец недовольным тоном. - Мне что-то в глаз попало.
Герберт манерно поморгал, и частота этих морганий, по замыслу, не должна была позволить ему что-либо увидеть: ни подернутых пылью потемневших образов, ни подсвечников, ни крестов. Зато он чувствовал себя сейчас так, словно эти безмолвные символы смотрят на него. Хищно ждут, пока его терпение кончится и он разлепит веки. Наблюдают из темноты, из глубины веков, из времени, когда он еще мог глядеть на них пустым взором, без страха, когда золото распятий еще не померкло, и свечи из подсвечников не были растащены несколькими сменами Куколей. Все приходит в упадок, если теряет эмоциональную ценность. Вот и небольшой домашний храм, много веков назад возведенный для того, чтобы в замке всегда было где молиться Господу, даже во время жестокой осады, превратился в его усыпальницу. Герберт не скорбел по нему. Христианская вера пугала его и раньше, в смертном существовании, олицетворяя все, с чем его свободолюбивая душа не могла ужиться. Скромность. Смирение. Чистота помыслов. Принуждение. Теперь, по непонятной никому мистической причине этот страх превратился в животный ужас, обострился, усилился вместе с теми его качествами, которые не укладывались в узкие и ненавистные нормы человеческой морали. И как бы Герберт ни старался внутренне собраться, убедить себя, что он выше всего божественного, у него не получалось посмотреть на атрибуты христианской веры под другим углом и заглушить это распирающее, удушающее чувство внутри.
Впрочем, быть может, смена ракурса не была такой уж плохой идеей. Что, если буквально подняться над всей этой запыленной религиозной параферналией? Если разведать обстановку с воздуха, возможно, удастся найти удобный угол обзора и даже слепые места, которые авось и помогут Герберту сохранить хорошую мину. В крайнем случае можно будет вылететь в одно из узких окон, из которых открывается великолепный вид на кладбище, где все кресты были предусмотрительно ликвидированы.
- После дамы, - иронично произнес Герберт, посторонившись и позволяя Саре войти в часовню первой. Одной рукой он все еще изящно теребил переносицу, а другой галантно указал ей путь. Едва девушка успела сделать шаг, Герберт мигом превратился в небольшую черную летучую мышь, воспарил под своды часовни и сделал под помещением неполный круг.
Он и сам не понял, что его проняло - то ли деревянное, потемневшее от времени распятие, то ли взгляд святого лика из-под толстого слоя пыли, то ли просто пересечение линий на перекосившейся перегородке, отделявшей алтарь. Когда Герберт неосторожно уронил туда взгляд сверху, его разум просто затмила ровно та же паника, что заставила его бежать без оглядки с последнего Бала. Летучая мышь над головой Сары издала резкий писк, закружилась, словно попав в смерч, метнулась к окну, но вместо этого ударилась в каменную стену и рухнула вниз, за старую деревянную скамью. С места падения поднялось облачко пыли.

Наверно, если бы не вмешалась внешняя сила в лице Сары, Герберт так бы и остался лежать летучей мышью на пушистой подушке из пыли, наблюдая, как обратная сторона век расцвечивается мерцающими и постепенно затухающими узорами. Скорее всего, искры появились у него в глазах не от удара о стену, а от того, что он изо всех сил зажмурился, только бы не видеть христианскую атрибутику, которая подстерегала его здесь повсюду и устраивала засады в каждой куче разнообразного хлама. Каждый сантиметр часовни поднимал у него внутри удушливый вихрь страха, вызывая яркие, неумолимые ассоциации с адским пламенем, апокалипсисом, гневом Всевышнего, неотвратимым наказанием, полной телесной и ментальной смертью, испепеляющим светом, настолько чуждым и противоречащим его природе, что, казалось, он способен разъесть саму его суть как щелочь. Многим из этого его пугали и в детстве, однако юного и беспечного Герберта, когда в нем билось сердце, его тело полнилось жизнью, а голова — мечтами об удовольствиях, было довольно трудно стращать тем, что его не возьмут в небесное царство или обделят вечной жизнью после второго пришествия. Такой исход даже казался ему невероятным. Теперь же страх Божий, который так старался привить сыну граф фон Кролок, словно пришел мстить за недостаток внимания, вырос до колоссальных размеров и развил в себе способность сковывать по рукам и ногам ледяными щупальцами. Если когда-либо на свете и существовал монстр, по силе превосходящий вампиров, то это был он. Бестелесный, непостижимый, он зарождался в самой подкорке, приводил в ступор и подчистую сжирал уверенность в собственном превосходстве, заставляя Герберта чувствовать себя маленьким и беззащитным. Удивительно, что ассоциации с давно забытой верой приносили столько психологического дискомфорта и имели над вампирами такую власть даже после того, как вопросы спасения души, попадания в рай или ад, выбора между грехом и праведностью утратили свою важность. Это казалось до боли обидным, неудобным, стыдным, мешало Герберту полноценно чувствовать себя высшим существом и верхушкой пищевой цепочки, но он не мог, сколько бы ни старался, совладать с пожирающим его страхом - несколько минут, что они с Сарой провели в этой заброшенном святом месте, и то дались ему ценой невероятного мужества.
Первым порывом в подобных ситуациях всегда было обратиться в бегство, и поскольку с этим не сложилось, Герберт включил запасной режим, "не смотреть". Он не просто замер за скамьей, откуда и так не открывался хороший вид на кресты из-за неудобного угла обзора, не просто плотно закрыл глаза, но и зашторился кожаными крыльями. Лицезреть тьму оказалось намного приятнее, чем пыльный интерьер часовни, почти все равно что приложить к уставшим и разболевшимся глазам прохладный компресс. Мрак убаюкивал, даря свободу и покой. И, пожалуй, сейчас было самое время осторожно, не поднимая взгляда, отползти по полу к дверям, а там уже прийти в себя, принять человеческое обличье и отряхнуться. Однако от шока Герберт упустил этот момент, позволил Саре подобрать с пола полупарализованный ужасом комок кожи и меха, а потом даже издал драматичный писк, когда ощутил в ее прикосновениях сочувствие. На фоне опасности, окружавшей его со всех сторон, поглаживания несколько успокаивали... до тех пор, пока Герберт немного не оклемался и не понял, что его без разрешения трогает вампирша, которая злонамеренно завела его в это проклятое место с самого начала. Конечно, ее настрой поглумиться над сыном хозяина замка мог и слегка сбиться - в виде летучей мыши Герберт довольно легко вызывал у окружающих умиление и осознавал это. Впрочем, заботливые касания вмиг перестали казаться ему искренними. Он протестующе заверещал, начал вырываться и на всякий случай куснул Сару за палец. Клыки впились в кожу не до крови, но достаточно ощутимо, чтобы показать, что даже в образе мягкого шерстяного существа он не даст просто так над собой издеваться.
В ту же секунду тяжелая дверь часовни громко захлопнулась снаружи, как будто от сильного сквозняка, который не был здесь большой редкостью - в некоторых частях древнего замка вольно гулял холодный горный ветер. Вырвавшись из рук Сары, летучая мышь вновь не рассчитала маневра, в попытке вылететь наружу чуть не впечаталась в увешанный паутиной красивый рельеф, но вовремя метнулась в угол, в пространство между стеной и боковой стенкой шкафчика, где некогда хранились свечи. Там Герберт скинул с себя звериный облик, сложился в три погибели и накрылся с головой плащом.
- Ну что, наслаждаешься?! - зашипел он обиженно, и казалось, что фиолетовые блески на его одеянии тоже сердито сверкнули. Игра в жмурки, с которой Сара проводила параллель совсем недавно, определенно ей удавалась. - Хорош цирк?! Привела меня сюда, показываешь кресты и думаешь, это весело?! - Герберт стянул с головы плащ лишь затем, чтобы для пущей экспрессии зло сверкнуть на девушку глазами, но в них вдруг отразился еще больший ужас и досада, когда от входа послышался скрежет поворачиваемого в замочной скважине ключа. Не выходя из своего убежища и широко раскрыв глаза, он в панике уставился на дверь. "Ты подергай", - читалось на лице вампира, однако надежда на то, что им показалось и часовню не заперли снаружи, была ничтожна, как порция крови в жилах младенца.

"Из этой комнаты вышла бы отличная пыточная", - размышлял Герберт, втискиваясь в нишу между стеной и мебелью. Инстинкт спрятаться от наводящих ужас святынь оказался непреодолимым и вытеснил даже заботу о красоте одежды, обваливая плащ и брюки в густой и пушистой пыли. Разум заполнила лишь громадная и черная мысль о том, что стоит ему вылезти из укрытия, оглядеться по сторонам или даже всего лишь повернуть голову, как его накроет еще более мучительный страх. Да уж, часовня и правда стала бы прекрасным местом для вампиров, уличенных в нарушении местных порядков, предавших семью фон Кролоков или просто им не понравившихся. Герберт не мог взять в толк иной причины, по которой его отец не сжег это помещение к чертям, ведь тот тоже не обладал иммунитетом к силам религиозных символов, и держать мощное оружие против себя же в доме было бы неосмотрительно, если бы граф не допускал упоительную возможность заточить здесь кого-нибудь другого, кому не помешает воссоединиться со своим христианским прошлым и подумать о поведении. Герберт сам навскидку мог припомнить несколько подходящих для этого кандидатур и, все еще уверенный, что Сара заманила его сюда нарочно, с удовольствием бы послушал ее крики снаружи. Жаль только, представленный в молельне выбор пыточных инструментов не сумеет вспороть до самых глубин душу еврейки и устроить в ней месиво.
В первую секунду испуганные мольбы Сары показались Герберту фальшивыми. Потом, к его же несчастью, до него дошло, что и ей есть, чего тут бояться: замок огромный, и несмотря на акустику, кто знает, как скоро их услышат, а на окнах нет ставней и штор, которые могли бы сделать часовню недоступной для солнечного света. Этот страх был другим. Он моментально прояснил оставшиеся у Герберта проблески трезвого ума и дал ему сил вскочить на ноги. Не глядя вокруг, он метнулся к дверям, чтобы сменить там Сару, которая перестала стучать по двери и кричать. Да она что, не хочет, чтобы их услышали снаружи?! Перспектива просидеть долгий летний день плотно завернутым в плащ, на который лег пепел от такого же вампира, сгоревшего рядом под солнечными лучами, казалась фон Кролоку не менее устрашающей, чем напоминание об огненной геенне в каждом углу.
- Куко-о-ол-ль!
Герберт заорал так яростно, что в его голосе проступили стальные отцовские нотки. Раздосадованный отсутствием немедленного ответа, он зло пнул дверную створку. Та хрипло хрустнула, но не поддалась, как будто вся его вампирская мощь растрачивалась на внутреннее противостояние между способностью соображать с давящей властью святынь и всего, что они символизировали. Когда первая на миг взяла верх, до Герберта дошло, что он, вероятно, только что выкрикнул имя первого возможного виновника их с Сарой заточения. Некоторое время назад он начал смутно подозревать нового Куколя в тугоухости, то ли врожденной, то ли приобретенной после поступления на службу к графу - сейчас уже не понять. В последний раз, когда Герберт с Магдой решили выехать покутить в новый город, слуга едва не увез их в Бистрицу, где местная публика уже набила оскомину, а периодические кровавые убийства, ко всему прочему, стали вызывать чересчур сильные волнения в народе. Куколь тогда мог банально не расслышать название населенного пункта, раз пришлось орать ему про правильный поворот. И теперь, оглохнув напрочь, он не уловил за дверью часовни голоса и запер ее для порядка. Похвальная исполнительность, но не когда сын хозяина замка бьется внутри, как мотылек в банке, и пытается забиться в угол, чтобы спрятаться от раздирающего его ужаса. Впрочем, Куколь не был у Герберта единственным подозреваемым.
- ...помогли запереть меня тут?! - закончил он фразу Сары с возмущенным шипением, сам не уверенный, действительно ли это сарказм. Кроме девушки и ее абстрактных сообщников с другой стороны двери, злиться в этой ситуации Герберту было особо не на кого. Его гнев не обрушился на нее в полную силу лишь потому, что волна страха шла ему наперекор. Злобно обернувшись, вампир собрался было угрожающе зашагать на Сару, загнать ее в угол, запугать, но образы из интерьера часовни будто стопились вокруг него зловещими фигурами. Герберт издал болезненный возглас ужаса, выругался, резко отпрянул к дверям, громко ударился о них спиной и сполз на пол. Честное слово, если бы у него в желудке сейчас было что-то, его бы стошнило, кровавые капли разукрасили и осквернили бы комнату для молитв, и поделом ей. Но Герберт только сдавленно простонал и уронил голову на согнутые и дрожащие от страха колени. Он чувствовал себя так, словно его заставляли играть в старую детскую игру, за которой он с удовольствием проводил время, когда ему было года четыре или пять: голый пол был объят воображаемым пламенем, и на него нельзя было ступать под страхом смерти, а ковровые дорожки служили безопасным укрытием. Сейчас каждый крест, каждая статуя, каждая фреска казалась состоящей из расплавленного и раскаленного докрасна металла, и этот металл буквально заливали вампиру в глаза. Он не смог бы сдвинуть плиту, о которой ранее упомянула Сара, даже если бы захотел и даже если бы она не врала. - И какого черта тебе от меня еще надо?

Собираясь в комок страха у дверей часовни, Герберт был каким угодно, только не "миленьким". Попробуй-ка оставаться добрым в закрытой на замок комнате один на один с объектом твоей фобии, который заставляет дрожать все твое существо, и той, по чьей вине ты очутился в этом реконструированном кошмарном сне. Поэтому Герберт, наоборот, был напуганным, ошарашенным, взбешенным, мстительным, отчаявшимся и обессиленным. Наверно, последний раз он чувствовал себя запертым наедине со своими страхами лет триста назад во Франции, когда ощущал подступающую смерть, но пока не осмеливался ослушаться наказа отца не возвращаться в Карпаты и смотрел в глаза реальной угрозе потерять дом и остаться гнить на кладбище в сотнях километрах от него, как какой-то бастард. Одолеть те страхи помогло деятельное непослушание и один мощный укус в шею, а против символов веры и солнечного света не существовало приемов, кроме как закутаться в плащ, да и то помогало не особо. "Они в каждом углу, смотрят на меня, да?" — думал Герберт, зажмуриваясь и отгоняя от себя порыв поднять голову и проверить. Христианские образы поджидали его там, за шторами век, рук и ниспадающих волос, и их было не прогнать, не уязвить и никак не выместить на них бессилие перед безвыходностью ситуации и ужасом, заложенным в него его же вампирской природой. В отличие от Сары, которая в этот момент казалась Герберту легкой и справедливо выбранной мишенью для злости.
— Но посмотреть же на мои страдания хочется! — язвительно воскликнул он. За дверью она бы ждала, ага, конечно! И это при том, что христианская атрибутика никоим образом Сару не трогает, вон, даже защищает от испепеляющего взгляда Герберта. Он инстинктивно метнул недовольный взор в сторону, откуда доносился голос вампирши, однако неизбежно вперился в крест, за которым Сара надеялась спрятаться. При виде распятия пол, кажется, начал стремительно уходить у Герберта из-под ног. — Хочешь помочь? Убери все вот это! — Он манерно указал рукой на крест, только что заставивший его зажмуриться, на несколько статуй, на роспись под потолком. Даже с закрытыми глазами получалось легко понять, где что находится, потому что панорама помещения едва ли не отпечаталась у Герберта на роговице глаз. — Под юбку спрячь, или я не знаю!
Судя по количеству крестов и нимбов в обстановке часовни, прятать под юбку удобнее было бы не их, а самого Герберта.
— А лучше передай моему отцу, что я до последнего момента думал о нем... — С этими словами фон Кролок трагично сник, повалился на спину и пару секунд оставался неподвижным, добавляя драмы. Его голова оказалась на одной линии с дверными петлями, он с надеждой смерил взглядом нижнюю и толкнул несколько раз вверх штифт, но тот так и не вышел из отверстия. Взлом двери не давался Герберту точно так же, как и новое превращение в летучего мыша, который мог бы опять воспарить под потолок и пролететь между прутьями оконной решетки там, где витраж все-таки осыпался от времени. Вампир издал звериный, совсем не мышиный не то рык, не то хнык и в сердцах наподдал по двери боковой стороной колена.
Самым драматичным во всей этой ситуации, разумеется, было то, что Сара не успеет передать графу ни единого слова. Рано или поздно в эту комнату сквозь высокие окна, не имеющие ставень, прольется свет утренней зари, и оба вампира станут горками пепла: Герберт — серебристо-сиреневого, утонченного и драгоценного, а Сара, как он сейчас мысленно рисовал в своем охваченном жаждой мести воображении, — черного, липкого и наглого, не иначе. И хорошо, если влетевший в оконные бреши ветер не перемешает их в единую пасмурно-серую массу, где будут лишь слегка проглядывать фиолетовые крупинки былого великолепия. Или их укроет одинаково дымчатый слой пыли и забвения. И перед всем этим Сара, бессовестно пользуясь своим еврейством, не будет испытывать и вполовину тех же мук, что чувствует Герберт в окружении христианских символов. Этот факт казался ему вопиющей несправедливостью, но еще большей - то, что его больше не будет, что он перестанет упиваться романтической тьмой, старинным уютом родного замка, кровью и красотой своих жертв, блеском и мраком меняющегося за столетия мира... Если только злосчастные двери не отворятся в следующие часы или они с Сарой не соорудят шалаш из алтарных перегородок, крестов и гобеленов со сценами из Писания, лишь бы спрятаться от смертоносных лучей. Отличное укрытие, чтобы сойти с ума.
- Послушай... - слабо простонал Герберт, все еще лежа на спине. - А как стать евреем? Спрашиваю для друга.