- Здравствуйте. Будьте добры, предъявите ваши документы, назовите имя и цель визита.
- Королева Елизавета с гуманитарной помощью.
- Ч-что?.. Простите?
- Да я шучу. Фредерик Трампер, гроссмейстер, прибыл по приглашению на международный шахматный фестиваль.
- О. Да. Конечно. Добро пожаловать в Советский Союз, мистер Трампер.

Октябрьская Москва 85-го встретила Фредди холодным ярким солнцем, то и дело пропадающим за набегавшими тучками, и порывистым ветром. Прогноз обещал дождь, однако на пути от самолета до аэропорта и от аэропорта до кольцевой дороги, огибавшей город, с неба не упало ни капли. А вот потом уже зарядило - сначала легко постукивая по крыше автомобиля, потом серой мокрой стеной, так, что Фредди не сомневался: Москва ему совсем не рада. Он ей, впрочем, тоже.
Двое молодых ребят из шахматного клуба, встречающая сторона, сокрушались, что не получится показать зарубежному гостю Красную Площадь прямо сейчас, с погодой не повезло. Однако возле его гостиницы есть и другие потрясающие достопримечательности - выставка, стела с ракетой, "Рабочий и колхозница". Фредди слушал не то чтобы без интереса... скорее, настороженно, потому что упоминание статуи вызывало не лучшие воспоминания из далекого детства. А "Выставка" сперва звучала загадочным словом Vaddanehar, и лишь уточнив он получил подробности - некий парк с красивыми фонтанами, магазинами и товарами со всего Союза, окей. Обязательно надо будет сходить, вот фонтанов-то с магазинами он не видел никогда. Фредди понял, что перегнул с иронией, когда оба паренька неловко замолчали, но ему было все равно. Знали кого приглашали, его слава скандалиста и дебошира наверняка прокатилась по Союзу еще в 81-м, когда он обвинял Сергиевского в жульничестве. Обвинял не всерьез, лишь спускал пар и злость, разочарование от проигрыша, однако ему ли не знать, как легко возгорается пламя из маленькой искры. Сам пользовался этим столько лет, играя на интересе журналистов, продавая им все, что только мог продать, напрочь ломая образ серьезного вдумчивого шахматиста и заменяя его на бунтаря и насмешника, рок-звезду от черно-белого поля в шестьдесят четыре клетки.
Он глянул на юных шахматистов, вполголоса перебрасывающихся короткими фразами по-русски, сделал над собой усилие, слегка улыбнулся и почти примирительно произнес:
- Да конечно, посмотрю вашу выставку. И все остальное тоже. ...Вау.
Его слова приободрили пареньков, те снова перешли на английский, а последнее восклицание и вовсе заставило их победно ударить друг друга по ладоням. Мимо "Рабочего и колхозницы" они договорились ехать специально, чтобы впечатлить зарубежного гостя масштабом и устрашающей мощью конструкции - словно все великолепие их родной страны было воплощено в монументальные фигуры, скрестившие в воздухе серп и молот. Вот только в "Вау" Трампера не было ничего от истинного восхищения. Памятник пугал, давил, обещал уничтожить, и Фредди невольно содрогнулся, хотя и не мог отвести глаз. Что-то было в этом дикое - в слепых, устремленных в никуда взглядах, в остервенении, с которым мужчина и женщина сжимали свои инструменты, во всем их порыве пойти на что угодно на пути к светлому будущему, в развевающихся стальных одеждах, будто подвластных сшибающим с ног порывам осеннего ветра. "Кто не с нами, тот против нас" - всплыло в памяти, и Фредди содрогнулся снова. Отвратительно и попросту страшно. Они всерьез считают это символом своей страны? Всерьез готовы идти за одержимыми металлическими големами? Впервые с момента приземления Фредди подумал, что не стоило приезжать. Всю жизнь он ненавидел Советский Союз, избегал его, насмехался над ним, и только шахматы хоть как-то примиряли его со страной, выросшей на обломках. Из-за шахмат он и принял приглашение, хотя дело было, конечно, не в каком-то нелепом международном фестивале, а...
Размышления Фредди прервались буквально на полуслове - от жутковатой статуи до отеля, высоченного здания, выстроенного дугой, оказалось совсем недалеко.
Уже в номере, оставшись в одиночестве, Фредди подошел к окну, с опасением ожидая прекрасный вид на символ социализма. Ему, разумеется, не повезло - окна выходили прямо на монумент, а вот стела с ракетой и массивная арка Vaddanehar, расположенные почти напротив входа в гостиницу, не были видны. Все еще лил дождь, быстро темнело, Москва была серо-черной во всполохах желтоватых огней, раскинулась от ног рабочего с колхозницей во все стороны, куда хватало глаз; Фредди с тоской почувствовал себя одинокой беспомощной песчинкой в этой огромной сумасшедшей стране. Хотелось выпить, и в любой другой ситуации он непременно последовал бы этому желанию, благо, бутылку коллекционного виски ему разрешили оставить. Но вместо этого занялся распаковкой вещей, затем бережно вынул из чехла шахматный гарнитур и расставил его на журнальном столике между двумя креслами. И доска, и сами фигуры были крупными, основательными, и при этом изящно выделанными; обычно Фредди брал в поездки что-то другое, помельче размером и стоимостью, но не в этот раз, пусть даже сам гарнитур в сложенном виде занимал почти половину чемодана. Присев на корточки, Фредди склонил голову и проследил взглядом ровные линии, в которые выстроились безмолвные фигуры, в любой момент готовые к борьбе. Им придется подождать, как и ему самому.
- Твой ход, Сергиевский, - вполголоса проговорил он, двигая белую пешку стандартно и привычно, e2-e4. Наиболее часто играемый дебют, никаких сюрпризов. Им придет время позже, когда линии вероятности выстроятся в десятки, сотни комбинаций, ведущих к провалам и поражениям. Или не придет, если чемпион прошлых лет, в этом году отдавший первенство другому, не появится на фестивале.

Или появится, но будет делать вид, что не знаком с Фредди Трампером. Вот это поворот.
Следующим утром Фредди успел выпить кофе, осмотреть конференц-залы гостиницы "Космос", в которой он жил и где проводился фестиваль, поболтать с парой таких же зарубежных гостей, как и он сам, сделать комплимент прелестной девушке (которую он поначалу принял за подругу какого-нибудь юного шахматиста, но оказалось, что она играет сама), и задеть колкими замечаниями нескольких человек, обсуждавших вполне прозрачные и тривиальные шахматные позиции как что-то невероятно сложное. Неужели в этом ему придется провести несколько дней? Среди дилетантов, любителей, посредственностей и Вигандов всех мастей, жаждавших показать себя и перевести шахматы из хобби в профессию? Ему, столько лет удерживавшему первенство США, закончившему карьеру на взлете, с максимальным рейтингом ФИДЕ на тот момент? Когда он успел пасть так низко, Господи?!
Статная фигура в неизменном черном костюме выросла в дверях конференц-зала как раз в тот момент, когда Фредди рассказывал очередному неофиту от мира шахмат, что сделанный ход глуп, недальновиден и ведет по меньшей мере к двум вариантам проигрыша - один раньше, хода через три, другой, при должной внимательности, позднее. И уж точно ход этот никак не решает шахматную задачку, над которой тот думает уже минут двадцать, - Фредди точно знал, поскольку сам выставил фигуры, скопировав ситуацию из собственного опыта. На одном из турниров в США в семидесятых он разыграл отличный эндшпиль, и теперь почти без интереса следил, сумеет ли кто-нибудь это повторить. Интерес, впрочем, поначалу был, но стремительно угасал, сменяясь скукой. А когда Сергиевский прошествовал мимо буквально в нескольких шагах, но даже не взглянул в его сторону, Фредди скомкал лист блокнота с какими-то дилетантскими записями и легким движением руки отправил его в полет. Тот стукнул Сергиевского по затылку и шмякнулся на пол. Рядом кто-то сдержанно хихикнул. Напряженная серьезная атмосфера советских шахмат шла зыбкой рябью.

- Все кашляли. Осень, знаешь ли, эпидемия гриппа. - Фредди скорее усмехнулся, чем улыбнулся, быстро глянул на протянутую руку Сергиевского, поднял глаза на его лицо, но ответного взгляда не встретил - тот уже был устремлен на доску.
Рукопожатие снова получалось каким-то сумбурным, как будто не до конца настоящим. По большому счету, всерьез они пожали друг другу руки лишь однажды, при первой встрече, перед той самой игрой, когда Трампер вспылил, едва не перевернул доску, едва не съездил часами Сергиевскому по лицу и создал на пустом месте очередной скандал, вылившийся в совершенно дикую ситуацию с еще более диким результатом, и прежде всего для самого Фредди. Все последующие игры до самого финала он если и жал Сергиевскому руку, то делал это зло, дергано или не жал вовсе, протягивая открыто ладонь и убирая ее до того, как советский шахматист успевал сделать ответный жест. На предложение заключить сделку не ответил уже Сергиевский. А их последнее рукопожатие в Бангкоке и вовсе вышло скомканным. Они расстались не друзьями, даже не коллегами, вообще непонятно, кем - слишком мало оставалось времени, слишком напились они оба, слишком были задавлены своими проблемами. Но сейчас, похоже, для жалкого подобия равновесия тоже не место и не время.

- Nein. Nei. No. Non. Nem. N'et! - Фредди ввинтился между тайцем, что обрабатывал зарубежного гостя уже пару минут и успел что-то подлить ему в бокал, и самим Сергиевским. - Отвали, друг, здесь ничего тебе не светит. Стой! Сергиевский, черт! - Он выхватил у Анатолия из рук бокал и выплеснул его содержимое на тротуар, под ноги тайцу, возмущенно и даже обиженно что-то высказывавшему Трамперу. - С ума сошел?! Выпьешь это и завтра к вечеру обнаружишь себя в трущобах Бангкока, без денег, вещей и трусов. В лучшем случае. Nein! Go отсюда!
Он скрестил руки перед тайцем, напряженно и сурово сдвинул брови, а через несколько секунд, выдохнув, с размаху сел на пластиковый видавший виды стул напротив Сергиевского. Таец ретировался, обругав их напоследок трудновыговариваемыми словами, в которые, впрочем, Трампер не пытался вдумываться - тайского он понахватался по верхам за время пребывания в Бангкоке, но глубоких знаний не имел, хотя посыл и был очевиден.
Еще перед тем, как его отправили в Бангкок с журналистской миссией, один приятель строго-настрого наказал ему не принимать там никаких странных веществ, особенно если их предлагает кто-то щедрый и местный, поскольку это чревато всякими непредвиденными последствиями. Сам Фредди чудом не попал ни в какие неприятные ситуации, однако наблюдать, как спаивают наивного русского, не смог. Кафе находилось буквально в двух шагах от его отеля, и после завершения турнира Фредди заливал там спиртным то ли радость победы Сергиевского, в которую он сделал свой вклад, то ли горечь поражения, потому что и Сергиевский, и Флоренс явно дали ему понять, что не рады его компании ни в каком статусе. И все же сейчас он сидел напротив Анатолия и даже сделал заказ у пробегавшего мимо официанта - лучшее пойло, что есть в их забегаловке, дважды. Для обоих. Во имя победы и поражения.
- Отмечаешь свой триумф? - Голос Фредди прозвучал отчего-то невесело. Вид Сергиевского тоже был далек от торжественного. - За твою победу, Анатолий...

Фредди проследил его взгляд сначала на доску, потом на Ol'eg'a. Он что, всерьез рассчитывает, что Ol'eg справится? Сам Фредди уже на это не надеялся - времени было достаточно для того, чтобы нащупать если не победную комбинацию, то хотя бы отмести очевидно проигрышные. Засунув руки в карманы, он постарался набраться терпения и дать пареньку еще несколько минут. Очаровательная девушка Tat'ana уже сдалась, но не уходила, тоже ждала, сумеет ли кто-нибудь решить задачку американского гроссмейстера. Фредди подмигнул ей и, не выдержав, обратился к Сергиевскому:
- Анатолий, твои варианты?
"Ну, давай же". Он не до конца отдавал себе отчет, что всерьез болеет за советского шахматиста, своего бывшего соперника и нынешнего... коллегу? В рамках фестиваля - определенно, коллегу. Что если Сергиевский утратил свой задор, что если больше не способен на дерзкие неожиданные ходы, на просчет огромного количества вариантов, на то, чтобы обыграть Трампера снова, и снова, и снова? Что если приезд Фредди в Советский Союз - абсолютно бессмысленная затея?

- Уже улетаете? - Фредди ощутил укол разочарования, смешанного с облегчением. - Англия встретит вас фанфарами.
С одной стороны, для него здесь все кончено. Турнир завершился однозначной победой Сергиевского, основные репортажи отсняты, завтра-послезавтра нужно будет еще взять несколько интервью у знаменитостей, присутствовавших на турнире в качестве зрителей, - это обычно хорошо подогревает интерес к шахматам. Потом последует серия передач с подробным анализом каждой партии и каждого хода, но уже по возвращении в США. С работой все понятно, с личным тоже - Сергиевский отверг и сделку, и дружбу, Флоренс отвергла попытку примириться... что ж, совет им да любовь. Фредди Трампер и без того переступил через свою гордость, дважды. На том, пожалуй, и стоит поставить точку.
С другой стороны, его жизнь снова потечет вдали от них обоих, и это не может не радовать. Почти год он ничего не слышал о Флоренс, что было... хорошо. Не легко, временами куда тяжелее, чем он думал и уж тем более показывал, но в конечном счете хорошо. Фредди выплыл благодаря своему феерическому упорству и нежеланию быть на обочине жизни, нашел себя в новой работе, оброс связями, слегка притушил свой взрывной темперамент, но стоило Флоренс Васси появиться на горизонте, все снова шло прахом. Он многое бы отдал, чтобы вернуть ее. Почти все бы отдал. Но к чему ей его неукротимые эмоции, когда можно любить надежного, спокойного, невозмутимого Сергиевского, полную противоположность Фредди Трампера? К тому же, нового чемпиона мира. Нет, пути назад не было, он понимал, но должен был попробовать.
В студии после интервью ассистентки рассказывали, что эти двое вроде как поссорились, но Фредди, ссорившийся и мирившийся с целым миром на протяжении всей своей жизни, в том числе неоднократно и с Флоренс, не верил в серьезность размолвки. Однако... Где же Флоренс? И почему Сергиевский так чрезмерно мрачен, еще больше, чем обычно? Представить ее в этой дешевой забегаловке было сложно, да и напитки явно должны быть более элитные. Шампанское, как минимум, и лучше на двоих в джакузи, как года три назад отмечали они с Флоренс его очередную победу... А, черт! Фредди коротко тряхнул головой, пытаясь избавиться от назойливых мыслей, от дразнивших его воспоминаний. После первого шота, который он выпил еще без Сергиевского, все привычно становилось хуже. Второй должен был слегка подправить ситуацию. Четвертый или пятый - ощутимо улучшить. А дальше пусть все идет к чертям. На автопилоте он как-нибудь доберется до отеля, возвышавшегося в пешей доступности, и завтра до съемок сумеет привести себя в порядок. Не первый раз.
"Да ладно". Фредди не пытался скрыть удивление и впервые задержал на Сергиевском серьезный вдумчивый взгляд, каким он, бывало, смотрел на шахматные доски, но почти никогда - на людей. Это было... приятно. Как-то болезненно приятно, потому что сам Фредди обыграл бы Виганда без подсказок, но, вероятно, лишь потому, что Сергиевский не уделил достаточно внимания оппоненту и анализу его игр. Чем был занят? Флоренс? Нет, не думать о ней, просто пить, и через некоторое время она перестанет так назойливо лезть в его мысли. Самое страшное он пережил еще год назад, когда разом лишился и ее, и шахмат. Лучше просто пить.
"За нашу". Он не стал спорить, с готовностью опрокинул шот и на ломаном тайском заказал бутылку этого пойла - сколько можно заказывать и ждать выпивку, если и Трампер, и Сергиевский тут явно за одним и тем же? А про Флоренс он спросит, обязательно спросит, но позднее, когда у Сергиевского заблестят глаза и развяжется язык - ну хоть немного развяжется же! Невозможно и внутри быть таким непробиваемо спокойным, и прятать все и всегда невозможно тоже.
- Знаешь... я рад, что ты не предал игру, Анатолий. - И это была чистая правда. - Ты заслуживаешь этот титул как никто другой.

Татьяна шагнула к нему и собралась что-то сказать. Фредди быстро приложил палец к губам - подожди. Никаких лишних звуков. Посторонний шум во время игры нередко бесил его самого, и... не то чтобы он отличался значительным альтруизмом, но сейчас ощущал себя как рыбак, который готовится подсечь еще не клюнувшего осетра, не меньше. Пусть Таня тоже помолчит и даст Сергиевскому время. Когда русские заговорили между собой, явно обсуждая варианты решения, Фредди не удержался от короткой довольной усмешки. Для Анатолия это тоже не дело двух секунд, вот и отлично, еще не хватало повторения Мерано, когда Сергиевский уделал Трампера как ребенка, воспользовавшись, пусть и невольно, его размолвкой с Флоренс и разбитым моральным состоянием. Без ее образа, тенью стоявшего между ними, все становилось прозрачнее, понятнее и... сложнее для того, кто пользовался преимуществом прежде. Никаких больше женщин, никаких интриг и недомолвок. Только шахматы. Чистые, ясные, правдивые и настоящие.
"Ферзя", "мат" - это что-то на шахматном, Фредди уже успел понахвататься слов по верхам, хотя полноценно понимать русский и не надеялся. Не столько по причине неимоверной сложности языка, сколько из-за неприязни, впитанной к СССР с самого детства. Но понимать больше и не требовалось, Анатолий решил задачу, это было очевидно.
- Браво. - Фредди просиял и коротко зааплодировал, к нему присоединилась Таня, а к Тане еще пара человек, подошедших за то время, пока Сергиевский вникал в задачу и напряженно думал, отметая вариант за вариантом. - Я играл этот эндшпиль в семидесятых. Одна из побед, которая помогла мне удержать титул чемпиона мира. - Думал он, правда, дольше, и о том, есть ли вообще правильный вариант и победный выход из ситуации, не знал. Но это не имело значения. В голосе Фредди не было и намека на собственное превосходство.
Ведущий подытожил результаты шахматных заданий - за каждое решенное упражнение участникам начислялись баллы, и в зависимости от их финального количества ребят потом делили на группы и пары, чтобы провести турнир в предстоящие несколько дней и наградить победителей фестиваля. Далее последовала шахматная викторина, во время которой Фредди откровенно скучал и гонял по свободной доске одного короля другим - слишком много речи на русском, слишком мало шахмат, слишком неудобный формат, чтобы хоть что-нибудь понять. А после ведущий объявил последний дружеский матч, который ни на что не влиял - все участники могли сыграть с кем хотят и после быть свободны. Фредди устремил взгляд на Сергиевского в надежде пересечься, наконец, за шахматной доской и поговорить, чтобы им никто не мешал, но тот на него даже не посмотрел. Почувствовав укол разочарования, он обернулся к Тане, легко коснувшейся рукой его плеча. Ну конечно, он сыграет, и даже даст ей фору, убрав с доски свою королевскую ладью. Несмотря на это, схватка закончилась быстро - Таня проиграла, но, кажется, почти не расстроилась. К ней подскочила стайка молодых ребят и спустя недолгое время все они уже уговаривали мистера Трампера ("зовите меня Фредди!") ехать с ними на Красную площадь. Двух пареньков он узнал еще раньше, именно они забрали его вчера из аэропорта, а с остальными познакомился только сегодня, хоть и почти не пересекся за доской. Несмотря на то, что прогулки по Москве совсем не входили в планы Фредди, он быстро согласился - сразу после того, как решил позвать и Сергиевского. Уж там точно должен найтись удобный момент пообщаться в свободной обстановке, вне всяких цейтнотов и обязательств перед фестивалем. К сожалению, Сергиевский все еще играл - его партнер оказался на редкость медлительным и думал слишком долго. Фредди решил, что пока они заканчивают партию, успеет сбегать наверх в номер, забрать верхнюю одежду и, возможно, фотоаппарат, чтобы изображать из себя настоящего туриста, охотника за местными красотами и достопримечательностями. Однако лифт до двадцать первого этажа пришлось ждать слишком долго - настало время обеда, и постояльцы сновали кто вниз, в ресторан, а кто наверх. Прошло уже минут пятнадцать, когда он, наконец, оказался в номере (счастье еще, что не перепутал этаж), почти не думая схватил чехол с модным полароидом, в котором также хранились несколько запасных картриджей и в пару карманов можно было запихнуть бумажник и всякие мелочи, чуть помедлил и решил не тратить время на переодевание в свитер, просто накинул сверху тренч. В Москве, конечно, прохладно, но каждая потерянная минута грозила обернуться прогулкой с малоинтересным ему молодняком и без Сергиевского, за которым он безуспешно охотился с самого утра. Поговорить, просто поговорить спокойно, без лишних глаз и ушей, без спешки. Это так много?..
Очевидно, много. Когда Фредди, наконец, оказался внизу, Сергиевского нигде не было. "Черт. Черт, черт, черт!!!" Он поискал его глазами, быстро заглянул в соседние конференц-залы, выхватил взглядом в толпе ведущего, ввинтился к нему и задал вопрос, оторвав от какого-то разговора; тот с некоторой растерянностью указал на двери, и волна разочарования окатила Фредди с головы до ног. Неужели все?.. Опоздал? Или стоит попробовать догнать, вдруг он не успел уйти далеко?
Фредди едва кивнул уже одевшимся и ждавшим его ребятам, вылетел из дверей гостиницы, задохнулся от ударившего в лицо и грудь (тренч так и остался не застегнутым, как и пиджак под ним) холодного воздуха и замер, почти не веря своей удаче. Сергиевский стоял чуть в стороне и прикуривал, то ли дожидаясь такси, то ли сражаясь с качественной советской зажигалкой, в которой снова барахлил запал.
- Анатолий! - позвал он, уже неспешным шагом приблизившись к Сергиевскому и засунув руки в карманы, будто не метался только что по всему первому этажу в поисках, а просто вышел прогуляться. Одетый не по погоде. Да. - Ребята хотят показать мне Красную площадь. - "Всю жизнь мечтал, с самого детства. Вот отец бы порадовался..." - Давай с нами?

- Вроде того, - вполголоса отозвался Фредди и подмигнул Сергиевскому. - Только не рассказывай им, как я чуть что бью часами по лицу, а то выкинут меня из машины на полном ходу. - Тон у него, впрочем, был очень даже бодрый - просто шутка, ничего больше. Немного самоиронии, чтобы приправить основное блюдо, состоявшее из массивного объемного эго Фредерика Трампера, которое обеспечивало полную уверенность, что никто не посмеет вытворить подобного, а если вдруг попробует, то пожалеет об этом тут же, еще не успев довести дело до конца.
И все-таки Фредди был напряжен, невольно готовясь услышать от Сергиевского "нет, я занят" или что-то вроде. Как быть в таком случае? Ехать с Татьяной, Олегом и остальными, терпеть красоты ненавистного города? Отказаться и расстроить ребят (не то чтобы он за них беспокоился и ему было до них всерьез какое-то дело)? Поговорить с Сергиевским прямо здесь, под пристальными взорами молодых шахматистов, которые потом долго будут обсуждать, как один бывший чемпион мира отказал в игре другому точно такому же бывшему?
Вот оно. Фредди просто боится услышать отказ. Боится, что показал себя в Мерано полным профаном и за четыре года без шахмат сдулся окончательно. И... пожалуй, боится еще больше, что Анатолий просто его высмеет, а если еще и при свидетелях, Фредди почувствует себя в сотни раз паршивее. К чему было дразнить всех сложнейшей задачкой из собственного опыта, если все, чем он может похвастаться, происходило в прошлом десятилетии? "Давно уже делец, а не игрок", "уж лучше бы сразу свой титул отдать" - так писали о нем перед матчем в Мерано, и что сделал он? Только подтвердил слова журналистов. Потребовал больше денег, не смог их оправдать, с позором проиграв русскому 5:1, а после и вовсе сдал победу без финального боя. Победу и карьеру. Скорее всего, он и сам отказался бы играть с таким соперником, рассмеялся ему в лицо и ушел, чувствуя себя снова победителем. Ничто не мешает и Анатолию поступить так же. А потому - нет, Фредди не будет ни о чем с ним говорить при свидетелях. И если Сергиевский сейчас откажется ехать на Красную площадь, то, возможно, сможет уделить несколько минут лично Трамперу. И все, наконец, будет ясно.
Но тот согласился. Неожиданно и... приятно? Не очень? Фредди не был уверен, рад он предстоящей поездке, или красоты Москвы вгонят его в депрессию. Может, стоит все же вызвать Анатолия на короткий разговор прямо сейчас и прояснить для себя мучивший его вопрос? Нет, все же нет. Не стоит торопить Сергиевского, ограничивать его во времени под пристальными взглядами молодняка, да и... ехать в его компании гулять после отказа будет и вовсе противно. Потом, все потом, еще найдется удачный момент.
- За одиннадцать, - Фредди довольно хмыкнул, застегивая пару пуговиц на пиджаке и тренче, находиться на улице становилось некомфортно. - И дал ей фору в королевскую ладью. - Сергиевский, значит, обратил внимание, с кем он играл? Обнадеживающе. Или свидетельствует о любопытстве, не более. Не стоит делать далеко идущих выводов, эта шахматная партия еще не вышла даже в миттельшпиль.
Серый уже знакомый автомобиль вырулил ко входу, ребята с некоторой растерянностью переглянулись - на заднее сиденье в лучшем случае поместятся трое, а толпились у входа пятеро, плюс Трампер и неучтенный никем, кроме Трампера, Сергиевский. Четверым предстоит ехать своим ходом или вызвать такси... стоп, какой еще трамвай?!
- Места для чемпионов! Анатолий! - не теряя времени и не дожидаясь, пока кто-нибудь другой решит судьбу комфортных мест, Фредди перехватил Сергиевского под локоть и решительно, не допуская никаких возражений, потянул к машине. - Садись давай. Ты здесь, рядом я и... Татьяна, - третий пассажир тоже определился мгновенно, еще не хватало единственной девушке в их компании ехать общественным транспортом - на трамвае или еще как-то. - Места для чемпионов и леди.
Молодые люди спорить не стали, зарубежный гость и Таня действительно имели приоритет, а неожиданно свалившийся на их голову Сергиевский... что ж, Трампер прав - он действительно чемпион, пусть и только СССР.
Усадив Сергиевского позади водителя, Фредди запрыгнул в автомобиль с другой стороны и придвинулся к Анатолию, освобождая место для Тани. Было тесно, слегка неуютно, зато тепло, и Фредди потер ладони, отогреваясь. Сергиевский монолитно возвышался по левую руку, с трудом уместив длинные ноги в узком пространстве за сиденьем водителя; Фредди беззастенчиво воровал у него тепло.
- А может, леди тоже сумеет стать чемпионом? - лукаво поинтересовалась Таня, ее аккуратные круглые колени были едва прикрыты юбкой.
Фредди широко улыбнулся, но порадовать ее было нечем. Из сегодняшнего дня он, помимо убежденности, что Сергиевский все еще хорош, вынес только одну вещь - будущее в серьезных шахматах есть у трех человек, и лишь один из них едет гулять на Красную площадь. Не Таня, а тот темноволосый паренек из какой-то союзной республики, что остался стоять у выхода из гостиницы.
- Ты красивая. - Что еще он мог сказать?
Она чуть зарделась, польщенная, но явно не была удовлетворена его ответом.
- Встречаемся у Могилы Неизвестного Солдата! - Бессонов помахал остающимся рукой и тронулся с места.
- Могилы? - растерялся Фредди. - Мы что, на кладбище едем? Вроде же на Красную площадь собирались?
Таня улыбнулась, в улыбке ее проскользнули гордость и едва заметная снисходительность.
- На Красной площади много захоронений, это историческая достопримечательность. Там целый некрополь у Кремлевской стены, члены политбюро, участники революции, но нам главное посмотреть...
- Лучше покажите мне Большой театр, - перебил ее Фредди. Невежливо, но ему плевать. Еще не хватало всю поездку таращиться на их именитых мертвецов. В Москве что, реально больше нечего показать, кроме могил и надгробных памятников?!
С переднего сиденья подал голос друг Володи Бессонова:
- Так он там рядом. И еще Исторический музей, и Храм Василия Блаженного. А потом, если время останется, надо будет в Третьяковку заглянуть.
- Отличный план! - Фредди воспрял духом и, не удержавшись, да и не пытаясь себя удерживать, вскинул руки и обнял за плечи Сергиевского с Таней, сидевших по обе стороны от него. - Едем покорять Москву!
Таня, кажется, смутилась, а Сергиевский закаменел еще больше. Не любит чужих прикосновений? Фредди "плевать я хотел на чужое личное пространство" Трамперу было без разницы, тем более, что за поездку ему пришлось потрогать Сергиевского еще дважды, если не считать их тесно прижатые бедра и периодически соприкасающиеся колени. Один раз случайно, когда ребята обратили его внимание на какой-то пролетевший за окном музей, Фредди просто облокотился о ближайшую устойчивую опору, приподнимаясь, - по иронии судьбы это оказалось колено Сергиевского. Второй раз, когда Бессонов слишком круто зашел на поворот, и Фредди пришлось крепко ухватиться за его локоть и плечо, чтобы не навалиться на Таню, повинуясь силе инерции.
- Анатолий, ничего личного, держись, иначе задавим нашу леди!

Что-то было не так в этом "домой". В тоне голоса Сергиевского, во взгляде, устремленном в никуда, во всем его облике. На какой-то миг Фредди показалось, что речь идет вовсе не об Англии - нельзя, просто невозможно называть с такой горечью домом место, где ты счастлив с любимой женщиной, счастлив и успешен, снова чемпион мира, снова легенда шахмат. Живешь, купаясь во всем, что прежде было у самого Фредди. Нет, и об этом тоже не думать, нет. Но прежде, чем он успел усилием воли отмести и эту мысль, Сергиевский поднял на него взгляд - долгий, внимательный, какой-то испытывающе-вопросительный. Фредди чуть нахмурился, но глаз не отвел, незачем.
Казалось, помимо вербального, между ними происходил еще один разговор. Безмолвный, не до конца понятный им обоим, но на удивление откровенный - разговор взглядов, мыслей, всего несказанного, что пролегло между ними за последний год. Два человека, связанные одной страстью, одной любовью, одним наваждением... и еще связанные Флоренс, конечно. Ее тень мешала, путала, смущала разумы, бередила чувства. Возможно, ради нее Трампер бы смог. Или нет. У него не было ответа.
Он пожал плечами, качнул головой, усмехнулся.
- А ты? Смог бы не попытаться ее вернуть, даже если шанс на это ничтожно мал? Смог бы не ухватиться за него? Или ухватиться, и быть при этом не убедительным?
Фредди пытался не распаляться, правда пытался. Даже начал скорее грустно, чем с претензией и иронией, но не выдержал тон. Про шахматы говорить было гораздо проще, но шаг в сторону - в сторону женщины, которую он все еще любил и которую надеялся обрести вновь, - и все шло прахом. Умом Фредди понимал, что им с Сергиевским нужно многое прояснить друг для друга, удержать ту тоненькую нить, что протянулась между ними перед турниром, укрепить ее если не до дружбы, то хотя бы до нормальных человеческих отношений. Прояснить в том числе и о Флоренс, которую Сергиевский завтра увезет в их любовное гнездышко, туда, где у него теперь дом. И семья. В Англию... Или нет? Что происходит вообще? Где, черт возьми, Флоренс? Почему она не со своим мужчиной, с новым чемпионом мира? Она же так любит работать с теми, кто впереди, кто добивается максимальных высот... Господи, ну хватит уже. Им нужно поговорить, разобраться, прийти к какому-то равновесию, которому не хватило короткого разговора перед турниром, чтобы воцариться между ними полноценно. Умом Фредди все понимал, но второй шот оказался коварным и ничего не улучшил.
- Где наша выпивка? - рявкнул он на проходящего мимо официанта и, не дождавшись ответа, выдал небольшую, но эффектную подборку тайского мата, который успел по верхам выучить за время пребывания в Бангкоке.

"Да какого хрена?!" В тоне Сергиевского явно читалось осуждение, и Фредди не выдержал - саданул с размаху кулаком по хлипкому столику, да так, что бутылка жалобно звякнула, а легкие жестяные емкости под шоты подпрыгнули и опрокинулись. Одна чудом не укатилась со стола в ближайшие кусты; Фредди придержал ее рукой, плеснул туда ром, выпил следом за Сергиевским без всяких тостов. Ненадолго им хватило перемирия, притом, что Трампер даже приложил усилия что-то наладить между ними. Не дерзил, поздравил с выигрышем, и ни слова о Флоренс - до сих пор, целых пятнадцать минут! Что еще нужно этому русскому? Слепая всепоглощающая верность игре? Черт, да Фредерик Трампер отдал ей все, что имел, и немного больше - родителей и друзей своего короткого детства, юношество и образование, отношения с людьми и даже любовь. И этого мало?! Пока Фредди в одиночку штурмовал шахматный Олимп, не видя ничего кроме доски и фигур, Сергиевский успел жениться, обзавестись ребенком, наверняка закончил какой-нибудь университет и жил полно и счастливо по меркам среднесоветского бюргера, как мог бы любой бухгалтер или чиновник. Уж кто бы говорил о верности игре!
- Это значит "я не знаю"! - вызверился он, возвращая русскому хмурый, злой и очень тяжелый взгляд исподлобья. - Считаешь, я не достаточно сделал для игры за все эти годы? Серьезно, Сергиевский?! Хотя... ты не в курсе, что я взял первенство США в четырнадцать и до сих пор остаюсь рекордсменом? Чемпионат для взрослых, да, подросток среди маститых шахматистов, никто из них не воспринимал меня всерьез до последнего выигранного матча. - Фредди поморщился, невольно вспоминая себя, еще совсем ребенка, в окружении пафосных интеллектуалов. "Вундеркинд? Да мы сейчас выведем тебя на чистую воду!" - читалось на их лицах без труда. Фредди с холодным презрением терпел их колкие комментарии и взгляды, а потом, одержав победу, целый вечер в полном одиночестве ревел в ванной комнате, не в силах справиться с нервным напряжением. - Что семь лет удерживал первенство мира - мало? Что на протяжении многих лет всеми доступными способами требовал увеличения гонораров для шахматистов, и благодаря этому ты мог жить в Англии достойно на эти деньги, а не просто купить Флоренс шоколадку? Или все сделалось само собой, да? И не имеет никакого значения? Конечно, я понимаю. - "Да пошел ты".
Он скривился, смерил Сергиевского взглядом, отвернулся. И отчего было тешить себя надеждой, будто между ними и впрямь много общего? Что страсть к шахматам способна стать той нерушимой основой, на которой они договорятся, поймут один другого, заключат мир? Неужели... впервые за много лет ему всерьез захотелось обрести друга?.. Как это наивно, нелепо и несвоевременно. Сергиевский, как и все прочие, видит во Фредди Трампере шута и психа, который каким-то странным способом, едва ли не магическим, не меньше, выигрывал чемпионат мира годы подряд. Единственный человек, способный воспринять его иначе, больше не хочет иметь с ним дела. Что ж, Флоренс и правда уникальна, все остальное дурачье не видит дальше своего носа. И Сергиевский тоже, талант к шахматам тут ему не помог, похоже.
- Тогда мы и говорили о Флоренс и ее отце. Просто ты мог сделать для нее больше, чем я. - Фредди откинулся на спинку стула, будто пытаясь увеличить расстояние между собой и Сергиевским, пожал плечом. Злой, разочарованный, колючий, растерявший всякое человеческое участие в тяжелом прямом взгляде. Пить с Сергиевским расхотелось, налаживать отношения тоже. Осталось только одно, что Фредди так и не успел выяснить, - и можно уходить, оставив доску за русским, снова. И если на этот раз его опоят какой-нибудь местной дрянью и он опоздает завтра на самолет, Трамперу не будет до этого никакого дела. - Где она, кстати? Не здесь явно, верю, что ты повел бы девушку в заведение получше, чем, - он пнул ножку стола, слегка задев ботинком Сергиевского. "Повел бы на те самые деньги, что получил за победу". - Оплакивает последний упущенный шанс вернуть отца, потому ты сейчас один?

"И так же, как египтяне, вымрете в итоге?" - едва не ляпнул Фредди, чудом придержав язык. Шутка была неплоха и даже похожа на желаемую правду, но иронизировать над советскими святынями в самом сердце Москвы было не лучшей идеей. Флоренс не раз просила его быть сдержаннее, и только сейчас Фредди, кажется, начал следовать ее советам. "Постарайся сдерживаться, и всем захочется тебя любить", - она была права, симпатию молодых шахматистов, и уж тем более Татьяны, он чувствовал буквально кожей. Их очаровать было совсем несложно, зарубежный флер давал +100 к привлекательности, а остальное дополняли внешность, широкая открытая улыбка и коммуникабельность. Другой вопрос, что куда чаще Фредди бывал несносен и резок, чем очарователен, однако окружившая его стайка молодняка этого не знала или предпочитала думать, что их это не коснется. Что ж, возможно, так и будет. Если прогулка удастся и в столице Советского Союза найдется на что посмотреть помимо могил с надгробиями.
До места встречи они дошли довольно быстро - широкая плита со звездой и неугасающим огнем располагалась у самого Кремля. Фредди с некоторой демонстративностью впечатлился монументальностью конструкции, задрал голову, смеривая взглядом ближайшую к нему кремлевскую башню. Ну вот и свиделись, надо же. Еще полгода назад Фредди был абсолютно точно убежден (как и все время с самого детства, когда отец показывал ему фото и с неподдельным восхищением рассказывал о СССР), что никогда не поедет в эту страну и не увидит воочию все то, что отложилось в памяти как странное, дикое, ограничивающее, зомбирующее. И теперь он здесь, почти в святая святых. До чего только могут довести шахматы...
- А там что? - почти наугад ткнул он в сторону парка по правую руку от мемориала.
- Александровский сад. Прогуляемся, пока ждем остальных? - Таня явно готова была поработать экскурсоводом  для Трампера, и он не имел ничего против.
Оставив друга Бессонова ждать запаздывающих ребят, они углубились в сад, одетый в оттенки осени, но еще не растерявший всю лиственную красоту. Фредди почти без интереса глянул на Памятник революционерам и теоретикам социализма, куда больше был впечатлен Итальянским гротом, с уважением посмотрел на необычную Кутафью башню и потребовал отвести его, наконец, к Большому театру - к тому времени подтянулась и оставшаяся часть желающих прогуливать американца по Москве. Разговор лился нестройным ручейком, Фредди то и дело втягивал в беседу Сергиевского, спрашивал о чем-нибудь, напоминал какие-то мелочи из Мерано или Бангкока так, что тому приходилось реагировать и не болтаться высокой молчаливой темной тенью следом за беспокойной молодежью.
Не доходя до Большого, Таня утянула всю компанию на Красную площадь - они прошлись до Храма Василия Блаженного, поглазели на Памятник Минину и Пожарскому, Лобное место и Спасскую башню с Курантами, уделили некоторое время ГУМу и, наконец, вернулись к Театральной площади. Здание Большого театра с колесницей и четверкой лошадей на фасаде понравилось Трамперу настолько, что он расчехлил полароид, чем вызвал бурный восторг у ребят - подобной техники им видеть не приходилось. До того момента, как из специального отверстия показалось обрамленное белой рамкой фото, те и не подозревали, что на шее американца болтается не обычный пленочный фотоаппарат, а мгновенно печатающий только что сделанный кадр. Пожалуй, только Бессонов и его друг оказались несколько более равнодушны. Но едва Фредди предложил молодежи пофотографировать самим что они хотят, те тоже сдались и вписались в очередь за право на время обладать бесценной техникой.
- Только сначала фото с Татьяной. Анатолий! Вот на эту кнопочку нажми, на счет "три", - Фредди сунул полароид в руки Сергиевскому, отступил на несколько шагов назад и приобнял девушку за талию. - Раз, два... Три. - Резко повернув голову, он чмокнул Таню в щеку. Та вспыхнула, распахнула шире глаза, чуть приоткрыла рот и такой и вышла в кадре - очаровательно растерянной в тот самый момент, когда губы Трампера касались ее щеки.
Отдав полароид на растерзание молодежи, не без некоторого спора договаривавшейся об очередности, Фредди встал возле Сергиевского и перевел дух, подтянув повыше воротник тренча. Подмерзать он начал еще в Александровском саду, однако всерьез ощутил дискомфорт только на Красной площади - на открытом пространстве разгулялся ветер, и тонкий тренч, худо-бедно удерживавший тепло с помощью рубашки и пиджака, оказался совершенно бессилен. К Большому Фредди добрался уже изрядно замерзшим. Он подышал на заледеневшие руки, спрятал их в карманы, кое-как съежился.
- Холодно, черт, - вполголоса посетовал он Сергиевскому, и добавил громче, чтобы услышали и ребята: - Может, пойдем в какой-нибудь ресторан? - Организаторы шахматного ивента не позаботились о питании для участников и каждый день завершали мероприятия в обед, чтобы все желающие могли накормить себя самостоятельно в ресторанах "Космоса" по нескромным ценам. Цены, впрочем, Фредди не беспокоили, а вот ветер - очень, и с каждой утекающей минутой все больше. Все гуляющие наверняка были голодны, потому предложение должны встретить по меньшей мере благосклонно. Однако Фредди Трампер снова недооценил русских.
- Хорошая мысль, - поддержали несколько человек.
Татьяна растерянно всплеснула руками:
- Какой еще ресторан? А Мавзолей?!
Последнее слово прозвучало жестко, весомо, осадило желающих, те пристыженно примолкли, отвели глаза. Вопрос с дальнейшими планами был решен молчаливо и моментально.
- Давайте в другой раз? - Фредди снова попытался воззвать к разуму и комфорту, но натолкнулся на стену. Внутри зашевелилась паника. - Мавзолей никуда не денется. - "И мертвец ваш забальзамированный тоже не воскреснет, слава Богу".
- Идем в Мавзолей, - будто не слыша его, проговорил Бессонов, остальные поддержали.
Настроение всей компании, еще минуту назад весело болтавшей и шутившей, мгновенно стало серьезным, почти торжественным и мрачным, будто всех их переключили одним общим рубильником. Фредди передернуло, он поднял глаза на Сергиевского в надежде, что хотя бы тот окажется на его стороне, но поддержки не дождался. Ребята вернули Трамперу полароид - начинало темнеть, освещения для полноценной съемки уже не хватало, - и молча двинулись в сторону длинной торжественно-мрачной очереди, чей хвост Фредди видел еще от Могилы Неизвестного Солдата. Желающих посмотреть на главную советскую легенду, бесценного вождя пролетариата, хватало в любое время суток и в любую погоду.
"Я не хочу туда идти!" О Мавзолее Фредди тоже знал с самого детства от отца, и безуспешно пытался забыть на протяжении всей жизни. Тогда его пугала мумия, сейчас... Сейчас мертвец виделся ему лишь бутафорией, пустым безобидным телом, зато ритуальное поклонение этому телу советских граждан вводило в ужас и заставляло шевелиться волосы на затылке. Длинная безмолвная очередь скорбящих, даже дети стоят тихо, не шалят, не болтают и не капризничают. Раз в несколько минут - шаг вперед, как по команде невидимого дрессировщика. Пустые каменные лица, безликие фигуры; все человеческое, личное, особенное - стерто, как будто люди обнажились до болванок, скинули шелуху и остались тем, чем являлись в действительности. Идеальными советскими машинами, искусственно скроенными по одной мерке. Фредди внезапно поймал себя на мысли, что почти не различает ребят, выстроившихся так же молчаливо и ровно в шеренгу по двое. Мягкая улыбка и тонкий юмор Андраника, настойчивость и эрудированность Тани, жестковатое превосходство Бессонова, какая-то забавная растерянность Олега - все исчезло, смылось начавшим накрапывать дождем. Сергиевского отличал только рост. Ради чего Фредди приехал? С кем он здесь собрался играть? Он, обожавший в шахматах индивидуальность, маниакально изучавший тактику и личные фишки каждого стоящего шахматиста, сейчас не видел вокруг себя людей. Мертвое оболваненное общество, ничуть не живее их идола.
В узком пространстве между Историческим музеем и кремлевской стеной, откуда открывался вид на Красную площадь, ветер дул будто в трубе. Холодно было до жути, Фредди подтрясывало, и он не понимал, какого черта терпит эту пытку вообще. Шахматы? Жалкая надежда поговорить и сыграть с Сергиевским? Есть ли вообще с кем тут играть, с кем говорить?.. В Бангкоке Сергиевский, проживший год в Англии с Флоренс, казался человеком. Сейчас, безжалостно поддержавший молодняк, хоть и понимавший, что Фредди не хочет идти в Мавзолей, он ничем не отличался от остальных. Стоит, пожалуй, плюнуть на все, поссориться и с Сергиевским, и с ребятами (в этом Фредди мастер, куда сложнее удерживать отношения ровными), и уйти ловить такси. Он был в одном шаге от этого.
- Одолжи сигарету, Сергиевский, - вполголоса попросил Фредди, не поднимая глаз и угрюмо глядя вперед. Это была первая фраза, сказанная им за те полчаса, что они стояли в шеренге жаждущих увидеть вождя, и Трамперу показалось, что вся очередь сейчас обернется на него как по команде и осуждающе вперится серыми масками одинаковых лиц, бездушными шарами мертвых глаз. За прошедшее время они едва ли продвинулись на десяток метров.
Фредди Трампер, кстати, не курил.

"Еще бы ты отрицал! Пусть бы только попробовал!"
За свой вклад в игру Фредди готов был биться насмерть. К нападкам журналистов, которым нужна была не правда, а повод для скандала, он привык еще в то время, когда держал титул чемпиона. Но от Сергиевского подобного не ждал. Почему-то рассчитывал, что тот не станет обесценивать, а наоборот - поймет, признает, не будет придираться к методам, сосредоточившись на результате. Этого, пожалуй, стоило ждать от великого шахматиста? Первого, кто обошел Фредди Трампера, да еще с разгромным счетом? От того, для кого игра всегда на первом месте, выше культурных и политических различий, ссор, соперничества за женщину, прочих камней на пути к шахматному Эвересту? Он длинно и глубоко втянул воздух через нос, запоздало и почти не всерьез жалея, что не ударил Сергиевского тогда, при первой встрече, и не ударил сейчас. К счастью, алкоголь наконец начал по-настоящему действовать. Фредди развязно откинулся на спинку пластикового стула, снова смерил русского поплывшим взглядом, усмехнулся с оттенком снисхождения.
- Потому что через год ты отыграл бы титул обратно. - Сказал как припечатал, без тени сомнения. - Ботвинник трижды возвращал себе чемпионство, Алехин дважды, почему бы в их славном ряду не появиться и Анатолию Сергиевскому? Это не стыдно. - "Я тоже, наверное, мог бы." Последнее только губами, в сторону, как несбывшееся, невозможное. Нет, к чему теперь, обратной дороги не будет. - Я даже помог бы тебе, если б вы с Флоренс тогда меня услышали. Но... - Фредди развел руками резко, размашисто, задев шарахнувшегося в сторону официанта, и этого не заметив или не обратив внимания. Губы его искривились в злую улыбку. - Одна проблема - я больше не шахматист. - Едва ли, конечно, Сергиевскому есть до этого дело.
А потом он на мгновение забыл о собственных переживаниях, растерявшись. Вот оно как? Идеальная пара рассталась? И все настолько серьезно, что в последний вечер в Бангкоке Сергиевский даже понятия не имеет, где Флоренс. Но при этом Молоков обещал вернуть ее отца. Да что, черт возьми, происходит? Что он опять пропустил?! Эпицентр событий кружил где-то в стороне от него, и это для Трампера было в новинку.
- Ну вы даете, - совершенно искренне выпалил Фредди, наливая рому - себе и неосознанно Сергиевскому тоже. - Я изводил ее семь лет, она терпела. Как ты справился за год? - Его слова сочились ядом злой иронии, хотя в глазах при этом плескалось почти детское любопытство. - А Молоков почему согласился вернуть ей отца? Ты же выиграл, хотя он хотел другого, и чертов кгбшник точно не из тех, кто что-то сделает просто по доброте душевной. Что ты дал ему взамен, Сергиевский? Переспал с ним, что ли?..

Дым у "Космоса" был ядреный, Фредди продрало горло и легкие, он закашлялся в запястье, невольно стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания. Серые безглазые и безмозглые големы вокруг все также смотрели вперед, взирая на воображаемый образ мертвого вождя. Иллюзию не нарушила даже попытка Сергиевского пошутить - никто не засмеялся, не издал ни одного неподобающего звука. "Докурю и сваливаю," - твердо решил для себя Фредди, вдыхая мерзкий дым, который был хотя бы теплым. Хватит с него, ну в самом деле. Всем здесь наплевать... не то что конкретно на него, а на любого, кто выделяется из их стройных серых рядов и думает иначе. Мнения, желания, даже вызванные необходимостью, тут не в чести. А ведь он почти поддался на иллюзию нормальности и даже гулял с толикой удовольствия, чувствуя себя частью компании. Зонт плясал в его руке, Фредди было в общем без разницы, держит он его над собой, Таней, Сергиевским или просто над черной каменистой мостовой, где любые девушки, кроме закаленных советских, наверняка с легкостью ломают каблуки.
- Tovarischi... - зазвучала русская речь, из которой Фредди понял только первое слово.
"Да пошли вы все, вместе с вашим Лениным." Они и пошли, и если бы Сергиевский не дотронулся до его плеча, почти приобняв и тем самым привлекая внимание, Фредди легко мог остаться в очереди один, потому что смотрел и курил в другую сторону. Кажется, он едва не выколол Сергиевскому глаз одной из спиц зонта. Неважно. Он чуть растерянно глянул на русского, не понимая, что изменилось в настроении компании, и по какой причине они сейчас направляются в...
...в ресторан. Ну неужели. Фредди докурил сигарету только до половины, дальше не смог - слишком крепким был дым; выкинул окурок у входа, договорившись сам с собой, что сюда ему хочется больше, чем снова стоять на улице в ожидании такси, тем более с водителем, который понимает по-английски. Сцена со швейцаром, или как он там мог называться в советском ресторане, заставила его снова взглянуть растерянно и недоуменно - на этот раз на Бессонова, легко расставшегося с деньгами. Плата за вход? Что происходит вообще?
Суровая гардеробщица потребовала сдать верхнюю одежду прежде чем пройти в зал, и Фредди с некоторым сожалением расстался с тренчем. Впрочем, из зала тянуло теплом и вкусными запахами - достойная замена нефункциональному в суровых советских условиях легкому плащу. Компании выделили длинный стол; Сергиевский пристроился с самого краю, Фредди рядом с ним. Повесив чехол с фотоаппаратом на спинку стула, он с сожалением посмотрел на свои красные от холода пальцы с посиневшими ногтями.
- Всем водки! - вдруг раздался голос одного из ребят. - По стопочке, верно? Для того, чтобы согреться.
Фредди невольно представил, как в его пустой желудок, который за весь день видел только утренний кофе, падает жгучий русский напиток и тут же впитывается в кровь, и громко отказался, перекрывая многоголосое согласие остальных.
- Я не буду водку.
- Это только для тепла, согревает моментально. - Кажется, это была Таня, но Фредди даже не взглянул на нее.
- Нет, я не буду пить ничего крепкого.
- Вина, может? - чуть помедлив, предложила официантка на приличном английском. - У нас богатый ассортимент грузинских вин.
- Хорошо, бокал вина на ваш выбор, - смилостивился Фредди.
Вино тоже согреет, расширит сосуды, пусть и не "моментально". Он подышал на заледеневшие плохо сгибавшиеся пальцы, пытаясь вернуть чувствительность рукам, потер ладони друг о друга, разгоняя кровь. Запястьем кое-как почесал красный от холода нос, шмыгнул. Его все еще подтрясывало где-то внутри, но тепло ресторана делало свое дело, Фредди оттаивал, хотя на душе было все так же паршиво.
- Что ты сказал им? - вполголоса поинтересовался он у Сергиевского.

"И Светлану я пригласил, и с Флоренс тебя поссорил, да". Фредди промолчал, тихонько хмыкнув. А потом неожиданная улыбка изогнула его губы, вмиг придав лицу какое-то мальчишеское выражение.
- Вообще, знаешь, да. Случалось. - Сначала в школе, когда он, и без того странноватый, с головой ушел в мир шахмат и перестал обращать внимание на все остальное вокруг. Потом пару раз в шахматном клубе и даже на турнирах, едва Фредди принимался выгуливать свой несносный характер, язвить и подтрунивать над другими шахматистами. Желающих безнаказанно терпеть его дерзости не находилось, а ответить на доске не получалось, вот Фредди и огребал за длинный язык, нахальные выходки и четкие жесткие шахматные ходы. Реши Сергиевский позабавиться так же, не удивился бы ни сам Трампер, ни персонал тайской забегаловки, где они распивали ром.
Еще по шоту - себе, русскому. Тело повело, глаза видели вкривь, но разум соображал на удивление четко, несмотря на хмельной туман. Неплохой ром, нужно будет до отъезда купить пару бутылок. Фредди вперил взгляд в этикетку, не столько вчитываясь, сколько отпечатывая в памяти общий рисунок и дизайн. Название не нужно, и так сумеет найти. Отличный суперскилл для бывшего шахматиста. Или бывших шахматистов действительно не бывает? Фредди чуть рассеянно прислушался к себе, не понимая, нравится ему позиция Сергиевского или наоборот задевает. По всему получалось, что и нравилась, и задевала одновременно. И если первый раз, когда русский назвал его шахматистом, Фредди предпочел пропустить мимо ушей, списав на пьяную оговорку, то второй уж точно был четким, сознательным, без тени сомнений. Он, блядь, серьезно?
- Бывают. И бывшие шахматисты, и бывшие коммунисты. - Прозвучало это невесело, и от мальчишеской улыбки, ненадолго осветившей лицо Трампера, не осталось и следа. Кажется, до этого он всерьез улыбался русскому лишь раз - во время рукопожатия в Мерано, перед самой первой игрой. Когда Флоренс еще не решила разменять королей, когда все казалось понятным и простым, а Сергиевский - лишь очередным претендентом от Союза, которого Трамперу предстояло размотать на поле, как и многих до него.
Все окончилось крахом - их отношений с Флоренс, его карьеры, шахмат. Возвращаться в этот период даже мыслями было неприятно, Фредди поморщился, пытаясь выкинуть прошлое из головы. Он это пережил, переболел, преодолел, и хватит. А вот интервью... интервью - совсем другое дело. Фредди вскинул голову, сверкнул глазами в Сергиевского.
- Я? Я придумал? Нет, ты, блядь, серьезно?! - Он вскочил, широким жестом сдвинул со стола солонку и салфетницу, плюхнулся на потертую пластиковую столешницу и с силой, почти ударив, уперся ногой в стул Сергиевского между его бедер, чудом не наподдав тому мыском ботинка по самому чувствительному месту. Склонился вперед, опираясь руками на колено и сверля Сергиевского взглядом сверху вниз. - Когда ты шел на интервью, ты думал, тебя будут спрашивать о шахматах? О будущей стратегии, задумках на предстоящий чемпионат, планах и надеждах? Правда что ли? - Фредди зло рассмеялся, тщательно уложенная челка слегка растрепалась и на лоб падали тонкие черные прядки. - Откуда такая наивность, Сергиевский? Я всю жизнь под прицелами камер, и знаешь, сколько раз меня действительно спрашивали про шахматы? Не так уж много, поверь. Все остальное время вопросы были о чем угодно, кроме доски, фигур и стратегий. Какой автомобиль я купил на вырученные деньги, что думают о моем успехе родители и где они вообще, есть ли у меня девушка, как часто я ем fucking яйца на fucking завтрак, помогает ли это развитию интеллекта. Какой совет я могу дать тем неудачникам, которые никак не пробьются выше городских соревнований. Сколько у меня костюмов, твою мать. Но чаще всего меня спрашивали про скандалы, провоцируя на новые. А ты оставил в Союзе жену и ребенка, сбежал из своей дурацкой страны, выпросил политическое убежище в Великобритании, целый год жил скрываясь от журналистов и не давая комментариев, и ждешь вопросов о шахматах?!
Фредди почти орал, потом резко выдохся, качнулся вперед, едва не утыкаясь лбом в лоб Сергиевского и продолжил тише, с бессильным разочарованием в голосе и отчаянным напором.
- Это была идея Молокова. Он позвонил мне и я, конечно, согласился. Потому что если б отказал, он связался бы с главным офисом Глобал и мне все равно пришлось звать Светлану на интервью. Если, конечно, я хотел продолжать у них работать в качестве комментатора. Я просто. Делал. Свою. Fucking. Работу. - Фредди говорил отрывисто и бил ладонью по столешнице, на которой сидел, с каждым разом все сильнее, громче. - А вот почему я не позвонил тебе и заботливо не предупредил заранее... Что ж, тут виноват, - он широко раскинул руки, опять едва не задев скользнувшего мимо официанта и почти съездив Сергиевскому по лицу. - Мне было плевать, что ты чувствуешь. Но тебе ведь тоже было плевать на меня в Мерано, верно? Ну, знаешь, в тот момент, когда вы с Флоренс решили сбежать вместе, оставив меня без любимой женщины и карьеры - без всего, что в тот момент составляло мою жизнь. Ты ведь и закрутил с ней, чтобы выбить меня из равновесия и победить, воспользовавшись моей слабостью. Неплохо получилось.
Опрокинув в себя еще один шот, Фредди снова перевел дух. Вспоминать было больно. Оправдываться - еще больнее.
- Убери меня из Бангкока вообще - давай решим, что я спился в Америке после проигрыша в Мерано на обоих фронтах, - и у тебя все было бы то же самое. Такое же интервью с вопросами о личном, Светлана нежданным сюрпризом и даже, вероятно, разрыв с Флоренс. Жаль тебя разочаровывать, Сергиевский. Ты так хотел повесить все свои беды только на меня. Удобно, когда виноват кто-то один, правда?

- А. Вот как. - Фредди зябко передернул плечами, еще раз согнул и разогнул плохо двигающиеся пальцы. В голосе его неожиданно было куда больше раздраженного разочарования, чем удовлетворения или благодарности. И он тут же озвучил, почему. - А когда я сказал почти то же самое, они направились в Мавзолей. Наверное, по-английски не прокатило, или как еще работает эта русская магия. Да ты fucking wizard, Сергиевский. - Ирония, впрочем, была направлена на самого Трампера, не сумевшего в силу нехватки необходимых знаний и рычагов давления повелевать толпой молодняка.
Следовало сказать хотя бы "спасибо", но обида на всех этих русских скопом не позволяла Фредди выдавить из себя слова благодарности. Он все-таки кивнул с некоторым подобием признательности, когда Анатолий указал ему на меню. Быстро пробежав взглядом по местами корявым спискам ингредиентов, Фредди выбрал жаркое с непроизносимым названием и по совету официантки какой-то дорогущий шашлык. Цены его не смущали, он вообще на них почти не смотрел, хотя русских денег у него не водилось - был уверен, что в ресторане не откажутся от долларов или хотя бы оперативно найдут, где обменять. Разумеется, по выгодному ресторану курсу, но на это тоже плевать. Куда важнее другое - похоже, до них с Сергиевским наконец-то никому нет дела. Таня напротив о чем-то расспрашивает официантку, Олег сосредоточенно хмурится, глядя в меню, Андраник что-то хохмит на русском, веселя умеренно шумную левую часть стола. Как будто режим английского диалога у всех них выключился в тот момент, когда правильная советская молодежь мысленно узрела мумию великого вождя и стыдливо отреклась от общения на вражеском языке. А ведь казалось, они почти подружились, и политические разногласия ничего не значат, когда людей объединяют шахматы и взаимный интерес. Но не здесь и не сейчас.
Фредди косо глянул на Сергиевского и вновь вернулся к мысли, с которой вообще отправился на эту прогулку. Ребята потеряли интерес к зарубежному гостю, устали говорить по-английски, напрягая весь свой не самый богатый словарный запас, и обратились к советским исконно верным идолам вместо международных шахматных. Стоит ли ждать более удачного момента, тем более, что после ресторана все наверняка поедут по домам? Не получится ли так, что Фредди развлекал советскую молодежь, обозревал жутковатые московские достопримечательности и мерз в очереди в Мавзолей напрасно?
- Сергиевский, слушай. Я хотел спросить... - начал он вполголоса, но продолжить разговор им не дали.
Татьяна, наверняка сознательно выбравшая место за столом напротив Трампера, попыталась привлечь его внимание. Ей не нравилось, что американец, прежде явно проявлявший к ней интерес, теперь даже не смотрел на нее. И, едва закончив заказ, решила не терять времени даром.
- Фредди, могу я спросить твоего совета? - она улыбалась тепло и даже чуть нежно, как будто не настаивала час назад на походе в Мавзолей вопреки явно высказанному желанию Трампера, как будто не заметила перемен в его поведении, как будто он все еще был тем дерзким шумным ее личным кавалером, который смутил ее поцелуем во время совместного фото, и ничто между ними не поменялось. - Я хочу добиться в шахматах большего. Хочу быть чемпионом. - Это прозвучало слегка шутливо, но за легким тоном угадывалась серьезность. - Ну пусть не мира, как ты или Анатолий Евгеньевич, но хотя бы Москвы... или фестивального турнира. Побеждать. На что мне стоит обратить внимание, как думаешь?
Он весь день наблюдал, как она вместе с другими решала шахматные задачки, потом играл с ней, наверняка сделал вывод о ее навыках и с высоты своего опыта может что-нибудь подсказать. Или... или даже потренировать ее, как Сергиевский Олега, ну вдруг. Впереди вся неделя, у Трампера будет время. Лишь бы только он оттаял и простил ее неуместную настойчивость про Мавзолей. Таня чувствовала себя неловко - быть леди зарубежного гостя ей нравилось, и она с удовольствием вернула бы все назад. А что поможет вновь добиться его расположения, нежели шахматы?
Трампер смотрел на нее, не мигая, неожиданно тяжелым взглядом. Откинулся назад на спинку стула, длинно вдохнул, размышляя, потеребил почти оттаявшими пальцами белоснежную тканевую салфетку. Что ей сказать? Солгать, обнадежить? Или резануть правду, которая Татьяне совершенно точно не понравится? Он молчал, молчала и она, терпеливо ожидая ответа, с некоторой нервозностью наблюдая за его серьезным мрачным лицом. Ей так хотелось снова увидеть его широкую улыбку, почувствовать его радушие и искреннюю симпатию, но с каждой утекающей секундой надежда на то, что ей удастся вернуть его расположение, гасла.
Он молчал еще некоторое время, почему-то обменялся взглядом с Сергиевским и наконец заговорил.
- Ты очень красивая. Правда. И еще умная, эрудированная, наверняка талантливая. В чем-то. Не в шахматах. Ты не считаешь дальше, чем на три хода, не просматриваешь все варианты, видишь только самое очевидное. Достаточно, чтобы играть как любитель, дома с друзьями, но непозволительно мало для чемпиона, хотя бы и чемпиона завтрашнего турнира. Даже за этим столом есть те, кто обойдет тебя до конца недели. Потому если хочешь мой совет, он такой - займись чем-нибудь другим. В шахматах у тебя нет будущего.
У Татьяны в глазах что-то бессильно дрожало, она стиснула губы, чтобы не тряслись и они. Золотая девочка, гордость семьи, университета, шахматного клуба - бездарь?! Поверить в это было трудно, невозможно. Трампер всего лишь несколькими словами разбил вдребезги ее надежды составить конкуренцию мужчинам, стать второй Верой Менчик. Она так рассчитывала на его помощь и поддержку - что ему стоило дать пару советов по тактике, научить видеть и думать, если ей этого действительно недостает. Но он предпочел ее прилюдно унизить. Чертов американец.
Битва взглядов окончилась победой Фредди - Таня опустила голову, нервно теребя пальцами край салфетки. А Фредди обвел глазами примолкших ребят - пока он говорил, разговоры за столом стихли. Все слушали его в недоумении, растерянности, возмущении, и он нехорошо усмехнулся, прямо и без тени страха или смущения встречая их взгляды.
- Ну что, еще кому-нибудь нужен совет? Обращайтесь.

Жаль. Ладно. Фредди не ощутил облегчения, хотя вроде должен был — по крайней мере, этот вопрос они с Сергиевским решили к обоюдному согласию. Но вместо легкости внутри была пустота. "Допустим, я этим удовлетворен", — тоскливо подумал он, не отводя тяжелого пристального взгляда от Сергиевского. Между ними должна быть только доска в шестьдесят четыре клетки, стройные ряды фигур и честная схватка, разум против разума, но почему-то их реальность наполнена чем угодно, кроме шахмат. Они ссорились, делили любовь женщины, одерживали друг над другом верх, словно бы всерьез пытаясь побороть противника вне турнира, но так и не встретились по-настоящему за игрой — чтобы оба были сосредоточены только на партии, не отвлекаясь ни на что вокруг. Злая ирония.
— Серьезно? — припечатал Фредди, даже не пытаясь сдержать себя. Неприкрытый сарказм в голосе вспыхнул и потух следом за горящим обвиняющим взглядом. Тот период в Мерано он вспоминал с содроганием. Флоренс была рядом и в то же время далеко от него; он злился, психовал, метался между тем, чтобы выгнать ее окончательно и умолять со слезами на глазах забыть о Сергиевском, остаться с ним и поддерживать так же, как все эти семь лет. Но он поверил — не столько словам, сколько горячности, несвойственной русскому, его пьяной искренности и шахматам. Фигуры незримыми арбитрами возвышались вокруг них, не допуская подлога и фальши. — Молоков, ну конечно. Кто же еще. — Он горько усмехнулся, отдавая дань изворотливости советской разведки. Это была старая боль, пережитая, перемолотая, и только алкоголь подстегивал ее, создавая иллюзию реальности. Они оба до сих пор любили Флоренс, но оба, похоже, потеряли шанс быть рядом с ней. — Ладно. Честно говоря, я давно тебя не обвиняю в том, что она ушла, Сергиевский. У меня было много времени успокоиться и подумать, а я... знаешь, чертов гений.
Вот только душу изливать он русскому не будет. И отравляющую убежденность в том, что вина за расставание целиком и полностью лежит на нем самом, тоже оставит при себе.
Эксклюзив? Разумеется. А еще Фредди сфотографирует пьяного полуголого русского в каких-нибудь бангкокских кустах и утром принесет в Глобал самую мякотку, продолжая их славную традицию "все, кроме шахмат". Он сделал короткий приглашающий жест рукой, мол, давай, удиви меня. Скажи что-нибудь новое, не про Флоренс или Молокова, вот это действительно будет эксклюзив. В то, что удивить его Сергиевскому удастся, Фредди не слишком верил, однако просчитался. Взгляд его в одно мгновение из тяжелого, пронизывающего, пристального, стал изумленно-растерянным, хотя злость и не растерял до конца.
— Охренеть, — только и выдавил из себя Фредди, неловко качнулся на столе и пересел чуть глубже, прочнее, однако ногу со стула русского не убрал. — Так вот зачем Молоков звонил. Меня не было, на рецепшн передали, но я не стал перезванивать — турнир закончен, он секундант проигравшей стороны, и любые его комментарии уже никому не интересны. — Он молчал некоторое время, мысли его мчались вскачь, просчитывая ситуацию. — Не сомневаюсь, он продал твой отъезд кому-нибудь другому, и статья выйдет еще до того, как ваш самолет оторвется от земли. Вот же сволочь, — с чувством закончил Фредди и выпил следом за Сергиевским.

Правильно, Сергиевский, беги, черт бы тебя побрал. Беги, позабыв о том, что Фредди начал с тобой разговор, что Татьяна получила правду в лицо отчасти из-за того, что влезла третьей лишней. Бери и кури свои чертовы ядреные сигареты, раз все на свете сегодня против шахмат. Может, и не стоит вообще говорить с тобой о чем-то по-настоящему важном. Может, вся эта затея — полный бред. Четыре года прошло с того момента, как Трампер был шахматистом в последний раз, и даже несмотря на шахматные загадки сегодня, для Сергиевского он куда больше журналист, или еще больше — бывший шахматист, бесславно проигравший тому в Мерано.
Фредди проводил русского тяжелым взглядом, уставился за окно — мимо Тани, мимо Олега, что-то сочувственно высказывающего ей, — и совершенно не обращал внимания на остальных ребят. За левой частью стола тем временем журчала негромкая русская речь. Но какое Трамперу дело до них? Совета больше никто не попросил, хотя он был готов ответить честно и поссориться с каждым из них. Со всем СССР, с целым миром, плевать. Давно ли все газеты ославляли его острый язык и несдержанность? Целую вечность назад и будто бы только вчера. Персона нон-грата, скандалист, позёр и позор, капризный эгоист. И правда, пора в отель... и домой. К дьяволу эту страну вместе с Сергиевским.
Как перед ним появился бокал, полный темно-красного вина, Фредди даже не заметил, погрузившись в свои злые невеселые мысли. Промозглый холод московской осени прочно угнездился у него внутри, вынуждая досиживать в ресторане — выходить снова на ветер в тонком тренче Трамперу жуть как не хотелось. Хотелось согреться уже по-настоящему, вытравить неуютный ледяной комок. Выпить... пожалуй, да. Фредди окинул взглядом стол, задержал ненадолго взгляд на Сергиевском. Перед всеми стояли стопки с водкой. Бокал вина смотрелся чужеродно и странно. Как и сам Трампер в этой чудесной компании. Великолепная иллюстрация к попытке наладить отношения и сойти за своего.
— За шахматы! — раздался тост с левой половины стола; кажется, это был друг Бессонова. Несколько голосов с энтузиазмом поддержали.
— За шахматы, — негромко и угрюмо повторил Фредди, глядя в вино. За игру, ставшую его жизнью.
Вкус показался ему странным, как будто вино было крепленое. Фредди неуютно поиграл им во рту, проглотил, нахмурился, глянул на ребят, потом на Сергиевского. Так и должно быть, интересно? Грузинских вин ему пробовать не доводилось, но в то же время сомневаться в качестве напитка, подаваемого в тематическом ресторане, тоже было довольно странно.
— Это хорошее вино, просто крепкое, — раздался голос Бессонова. — Быстро и бесследно выветрится, зато отлично согреет.
Фредди бросил на него быстрый взгляд. Все уже выпили, только он мучился непонятными сомнениями и тянул время. Невольно вспомнился эпизод из Бангкока, случайная встреча с Сергиевским в баре и ушлый таец, подливавший что-то местное наивному русскому в коктейль. Ресторан в центре Москвы был далек от той сомнительной забегаловки, где они с русским выпивали в его последний вечер вне Союза, но все-таки Фредди опять покосился на Анатолия, как будто ждал ответного хода с его стороны, как будто рассчитывал, что тот его остановит, если вино и впрямь могло оказаться не достаточно хорошим. Название его, разумеется, ускользнуло от Фредди — грузинский язык был еще заковыристее русского. Сергиевский молчал, глянул лишь с недоумением и отвел глаза, и Трамперу ничего не оставалось, как осушить бокал. Напиток неуютно бухнулся в желудок, рождая теплую волну, разошедшуюся по телу. Стало и правда заметно теплее. Фредди почувствовал, что расслабляется под вновь загудевший разговор на русском. Даже Татьяна спросила что-то негромко и удивленно.
— Сейчас посмотрим шоу, — тем временем говорил Бессонов.
— Вы о чем? — Таня недоуменно вскинула брови.
— Тсс, — на губах сына кгбшника расцвела улыбка.
— Зря вы, — покачал головой Андраник и тут же примолк, удостоившись осуждающих взглядов ребят на левой половине стола и растерянного — Олега.
Фредди не понимал ни слова, даже не пытался. Внутри происходило странное — теплая волна сменилась жаром, он почти полностью согрелся, однако при этом зрение расфокусировалось, будто с глазами что-то было не так. Он растерянно и почти зло потер их, желая вернуть четкость восприятия, но все становилось только хуже. Реальность уплывала, ускользала, и, потянувшись к бокалу с оставшимся там глотком вина, Фредди неуклюже задел его пальцами и уронил на стол. По белоснежной скатерти расплылось уродливое бордовое пятно. "Я пьян," — удрученно подумал Трампер, но даже эта мысль дошла до мозга с опозданием. С какой стати-то? Все пили водку, а он — лишь несколько глотков вина... вина ли?!
Ножки стула оглушительно проскрежетали по паркету, когда Фредди подскочил на ноги. Едва не свалился, отшатнулся назад, кое-как удержался за спинку отъехавшего стула и замер, тяжело дыша, с нарастающей паникой глядя, как мир вокруг него заворачивается спиралью. Жестокие глаза Бессонова, обвиняющие — Тани, с некоторым сочувствием — Андраника... непробиваемо-спокойные — Сергиевского. Бангкок!
— Что там было, — Фредди говорил тихо, но в наступившей тишине его дрожащий голос прозвучал как выстрел. — Что я пил?! Отвечайте! — рявкнул он зло, со всей копившейся ненавистью. Приподнял стул и саданул им по паркету, не удержался, качнулся назад, в сторону, и наконец ощутил, что падает — на глазах у их компании, у всех посетителей ресторана, у замершего в растерянности персонала, на глазах всего мира, который много лет только и ждал, чтобы Фредди Трампер рухнул со своих высот и опозорился снова, снова и снова.

Все правильно. И Сергиевский не герой-любовник, стремящийся завладеть женщиной соперника ради собственной выгоды, и Флоренс не глупая юная девочка, готовая побежать хвостом за первым встречным... и Фредди совсем не несчастный всеми брошенный неудачник, а тот еще фрукт, семь лет мотавший нервы единственной женщине, которую любил. Упрямый, непримиримый, требовательный, он каждой ссорой, каждой выходкой приближал неизбежное, пусть даже и сам отдавал ей все, что мог, не размениваясь на других женщин, и принимал участие во всех ее проблемах и делах, если только они не шли вразрез с шахматами. Шахматы всегда были важнее. Для Сергиевского тоже. Это их поле, куда не было хода никому больше, не должно было быть. Жаль, что слишком многое влияло со стороны.
Фредди кивнул, выдохнул, потер ладонями лицо. Пьяные мысли скакали галопом, дразнили его, раздражали, сводили с ума. Бесполезно искать виноватых, когда его собственные действия сыграли важную роль, но мог ли он иначе? Умеет ли он вообще по-другому? Вряд ли. Флоренс знала, на что шла, с самого начала - за Фредди много лет тянулась не лучшая слава, пусть даже это помогло ему в итоге вернуть шахматам уважение и статус. Шахматы и есть главное, самое основное, что объединяет их с Сергиевским. К черту Флоренс. И Молокова тоже.
- Плевать. Я знаю, что ты там наврал с три короба. Идеальный коммунист по версии Молокова. У вас всегда врут, правда не в чести. Правду боятся и скрывают. - Фредди хмыкнул, зачесывая пятерней выпавшую из прически прядь, но в действительности лишь еще больше растрепал ее. - Откуда знаю? Знаю. Только не пытайся убедить, что это не так. Не разочаровывай меня, Сергиевский.
Он вряд ли спросит, откуда у Фредди такие сведения, но это и не важно. Главное, чтобы не принялся уверять, будто американец ничерта не знает про СССР и коммунистические идеалы, что не имеет права говорить об этом и судить самую загадочную, сильную и несокрушимую страну в мире. Фредди, в общем, и не претендовал на эксперта, но в своем видении был уверен. Как и в том, что Сергиевский не лгал, не пытался выгородить себя и точно так же, как сам Трампер, оказался в какой-то мере заложником ситуации. "Если ты и правда хотел обыграть меня нечестно, соблазнял Флоренс ради выгоды, то... я в тебе очень сильно ошибся. Великие шахматисты не ищут легкой победы."
- Я верю тебе, - тихо, как будто даже в сторону добавил Фредди. И, не получив от своего визави никакой реакции, вскинул на него прямой взгляд. Взял его голову обоими руками и обернул лицом к себе, вынуждая смотреть в глаза. Пересечься взглядами как тогда, в Мерано, когда Трампер начал проигрывать, и они поняли это оба одновременно. Как минимум равные, как максимум... как максимум Трампер слабее русского и должен был это признать, сколь бы ни хотелось решить все вопросы с помощью грубой силы и часов, мерно ведущих обратный отсчет. - Сергиевский. Слышишь? Я тебе верю.

- Два! В три ряда!! - рявкнул Фредди и оттолкнул руку Сергиевского - хотел ударить, но промахнулся. Андраник предусмотрительно шатнулся в сторону. Попытавшись стукнуть наотмашь то ли Анатолия, то ли любого, кто подвернется под руку, Фредди с размаху бахнул кулаком по столу, посуда и приборы звякнули. - Так что там было? Вино, серьезно? - За столом царила тишина. Где-то в отдалении переговаривались другие посетители ресторана, заставшие неприглядную сцену, и одна из официанток побежала за администратором, но группа молодых шахматистов не проронила ни слова. - Никто не ответит, да? Боитесь рот открыть? Правильно делаете, мать вашу.
Бежать, идти, ползти, как угодно, только прочь отсюда. Он просто не мог здесь оставаться - с этими людьми, каждый из которых сейчас стыдливо молчал, не признавая свою вину, а между тем виноваты в глазах Фредди Трампера были все. Кто придумал, кто осуществил, кто из трусости или любопытства позволил ему выпить. Опершись о стол, он тяжело поднялся, переводя пьяный расфокусированный взгляд с одного на другого, встречая равнодушие, злорадство, опущенные головы, какую-то толику запоздалого сочувствия...
- За что? - Голос Фредди неожиданно прозвучал тихо, серьезно и как-то печально, как у несправедливо обиженного ребенка. Плавающий взгляд кое-как уперся в Татьяну, сидевшую напротив. Та, негромко обсуждавшая что-то с официанткой, осеклась на полуслове и быстро закончила разговор.
В этот момент она очень жалела, что вообще решилась заговорить с американцем, что еще раньше горела желанием показать ему Москву, что непростительно увлеклась, хотя слышала про его буйный нрав, склонность к конфликтам и неадекватность. Все чистая правда. Почему пригласили именно его, зачем? Неужели за пределами Союза не нашлось другого талантливого шахматиста? Таня стиснула губы, сжала руки в замок, собралась с духом и перевела на него глаза, почти готовая к ледяной волне ненависти, окатившей ее, когда ее взгляд встретился с Фредди. И он тут же этим воспользовался.
- За то, что я сказал правду? За правду?! - Тихой печали как будто и не было, голос Трампера снова набрал силу, взвился над царящей в зале тишиной, над едва слышным шепотом, над сердитым цоканьем каблуков администратора, серьезной женщины средних лет. - Мне надо было лгать, как все остальные, да? О, ну конечно! - Он вскинул руки, покачнулся, снова уцепился за стол, смяв в горсть край скатерти. - У вас всегда наказывали за правду! Я ненадолго забыл, где нахожусь, тут нельзя говорить, что думаешь! Тут можно только врать!!
Сбоку раздавался голос Сергиевского, что-то терпеливо внушающий, с другой стороны администратор требовательно говорила на русском... Фредди не слушал. Оглушенный злостью, обидой, ненавистью ко всей этой огромной стране, в которую он приехал ради одного-единственного человека, что оказался такой же тварью, как и все остальные, он рванул на себя скатерть. Приборы и пустые бокалы, принесенные блюда, салфетницы и солонки со звоном полетели на пол. Посуда взрывалась осколками, окропляемая супами и соусами, аппетитно поджаренный шашлык разлетелся по паркету.
- Fuck you all, - припечатал Фредди, прежде чем на нетвердых подгибающихся ногах сделал шаг. - Я сваливаю.
Ему очень хотелось уйти с гордо поднятой головой, просто развернуться и выйти прочь, плевать на весь устроенный бардак - пусть разбираются те, кто угостил его замечательным грузинским вином с интересными русскими добавками... Но, запнувшись о стул, Фредерик Трампер снова, уже во второй раз за последние несколько минут, полетел на пол.

Как будто не было этого года, расставания с Флоренс, привыкания к новой жизни, литров алкоголя, бесконечных одиноких вечеров, попыток влиться в текущую мимо жизнь. Как будто они с Сергиевским только сейчас впервые встретились взглядами, все еще не решено окончательно, все впереди, и у Фредди есть шанс победить и отыграть другую линию. В крови бродит столько рома, что, кажется, легко поверить в это - на миг, на пару секунд, на целую вечность, пока Сергиевский не отстранился, прерывая контакт, и Фредди не вывалился обратно в жаркую, вонючую, пьяную бангкокскую реальность.
Он выдохнул, резко отбросил руки и с каким-то тоскливым удовлетворением наблюдал, как Сергиевский покачнулся на стуле и удержался за столешницу. "Да ты накидался, русский. Больше даже, чем я".
- Наигрались, - хмыкнул Фредди. - Кажется, сегодня у нас пат.
Шахматные метафоры так и просились на язык, хотя он целый год отучал себя пользоваться ими. Но, на какие-то доли секунды вновь почувствовав себя шахматистом, не мог теперь от них отказаться. Ладно, плевать, это только на один вечер. Завтра он протрезвеет и вернется к своей новой, ставшей привычной жизни шахматного репортера, консультанта, комментатора и кого угодно еще, только не игрока. Будь у него характер помягче, мог бы и арбитром выходить на матчах, но не судьба.
- Да понимаю я, - почти в сердцах добавил Фредди, спрыгивая, наконец, со стола. Он не планировал помогать Сергиевскому собирать рассыпавшиеся деньги - умом. Однако машинально присел на корточки и неловкими движениями пальцев принялся подцеплять монеты, одну за другой. Те призывно поблескивали и слегка раздваивались, будто играя с ним. Увлекшись, Фредди стукнулся лбом о голову Сергиевского. - Fuck! Чертовы русские деньги. Пойдем уже отсюда... ты в состоянии вообще?
Все еще держась за голову и слегка покачиваясь, Фредди выпрямился, сгрузил на столешницу горсть собранных монеток и сунул под рюмку пару купюр. Почти опустевшую бутылку прихватил с собой - еще пригодится. Выпивка ему всегда пригождается, неважно, найдется ли кто-то, чтобы ее разделить, уж разбрасываться ценным тайским алкоголем он точно не станет.
- Эта игра та еще сука. Но нет в мире ничего совершеннее. - Пьяное философствование от Фредерика Трампера, одиннадцатого чемпиона мира по шахматам, гениального, неповторимого и уникального. Алкоголика и психопата.

Уйти не получилось, упасть на пол - тоже. Фредди не сразу понял, что его удерживает в вертикальном положении, что не дает победно уйти из ресторана... или с позором уползти. Последнее казалось наиболее вероятным в его состоянии, но трезвая логика не поспевала за пьяными эмоциями. Фредди готов был отдать что угодно, чем угодно пожертвовать, лишь бы покинуть это место, не видеть эти лица, в идеале - прямо сейчас сесть на самолет из Москвы и навсегда избавиться от нелепых иллюзий, будто их с Сергиевским может что-то связывать. С тем самым Сергиевским, который уговаривает его отойти в туалет и держаться за него. Хорошие советы. Своевременные и очень благонадежные. Если не принимать во внимание то, что Сергиевский пил вместе со всеми и знал о сюрпризе в бокале американца. А теперь, значит, совесть проснулась?!
Фредди дернулся, выпутываясь. Вся злость, вся ярость, которую он испытывал к ребятам, в чьей компании провел целый день, завернулась петлей на шее одного человека, и оказаться жертвой именно его подлости было обиднее всего. Особенно после Бангкока. Но ведь русский забыл об этом, верно? Для него та ситуация ничего не значила, не стоило обольщаться.
- Руки, - сипло, почти без голоса выдохнул Фредди. Голос подводил его, срывался, не слушался. - Руки! Убери от меня свои руки! - На этот раз получилось. Окрик хлестко полоснул по воздуху. Достиг ли Сергиевского - уже не важно, у Фредди получилось вырваться; он крутанулся на каблуках и вцепился в пиджак, безжалостно сминая тщательно отутюженные лацканы, вскинул наверх глаза, окунул проклятого русского в ярость и обиду, плескавшиеся во взгляде, и прошипел: - А ты... ты... - Слова толпились у горла, толкались, мешали друг другу и никак не хотели вылиться в стройную тираду. Фредди буквально давился, задыхался ими. - Ты... русская сволочь! Да как ты только мог, Сергиевский. После Бангкока, как?! К дьяволу их всех, но ты!.. И я еще думал, что ты хоть немного другой. Что... Черт. - Он осекся, засмеялся коротко и очень зло, и добавил горько, разочарованно: - Знаешь, что? Да пошел ты, Сергиевский. Fuck you.
Фредди отпустил лацканы и с силой оттолкнул русского в грудь. Надо было просто дать ему в морду, но сейчас, когда перед глазами все пляшет, очень легко промахнуться, потому всю свою обиду и разочарование он вложил в толчок. И был готов упасть - в третий раз, теперь уже точно. Плевать на русского, плевать на шахматы с ним, на все плевать. Он покажет средний палец этой стране из самолета и никогда больше сюда не вернется. Выбросит из головы Сергиевского, распрощается с иллюзией, что они могли бы еще сыграть. Где подлость вне доски, нет места игре.
- Ни секунды здесь не останусь, - выплюнул Фредди вдогонку, уже не глядя ни на Сергиевского, ни на оставшихся за столом ребят, ни на персонал ресторана, суетящийся рядом. Никто здесь - во всей стране - не стоил его внимания.
Он почему-то не упал. Отшатнулся, но не упал, растерянно заозирался, не понимая, в чем дело. Он ведь оттолкнул Сергиевского, не собираясь на него рассчитывать, а в итоге... каким-то отчаянным жестом, до побелевших костяшек, вцепился в его пиджак чуть выше локтя, и даже сам этого не понял. Рука-предательница держалась крепко, и лишь усилием воли Фредди удалось расцепить непослушные пальцы.

- Серьезно?.. - Фредди прищурился, отчего образ Сергиевского поплыл и окончательно расфокусировался, а через несколько мгновений опять собрался в дрожащих полосах света от бангкокских фонарей. - Нет, ты серьезно, Сергиевский? Моя подсказка так дешево стоит - бутылка рома и пара коктейлей? - Сейчас бы поссориться опять, разругаться вдрызг, но обратный отсчет, который вели часы, охлаждал пыл не хуже ледяного душа. До отъезда Анатолия в Союз оставалось... почти не оставалось времени. Дурацкие часы во главе шахматной доски неумолимо считали секунды, складывали их в минуты, и если снова терять время на ссоры, закончить партию не удастся. Их последнюю партию в жизни, двух чемпионов, которых разводило по разным, противоположным, враждующим полюсам буквально все, а объединяло так мало. - Ладно. - Он пожал плечами, потер шею, взлохматил волосы, пытаясь усмирить свой нрав, пока все внутри буквально кричало, требуя швырнуть деньги Сергиевскому в лицо. - Считай ту подсказку подарком. Деньгами и выпивкой не расплатишься.
"И моя". Фредди не сказал это вслух, придержал лишние откровения. Он больше не шахматист, а только комментатор и журналист, не больше, и его карьера, от которой он отказался год назад, в действительности завершалась прямо сейчас. В момент, когда последний человек, с кем Фредди играл, пожимал ему руку - с благодарностью за игру, за победы и проигрыши, за потерянные и отыгранные фигуры. За пешку, выбравшуюся в ферзи. За сложную, невыносимую комбинацию в самом финале, из которой уже ни одному из них не выйти победителем.
- Значит, твоя жизнь - та еще сука, - припечатал Фредди, не выдерживая неловкую гнетущую паузу.
А потом что-то у него внутри совершило странный кульбит, будто кто-то ударил снизу под доске, и фигуры подскочили, разлетелись, разломали пусть безвыходную, но все же шахматную партию, оставляя лишь пустоту. Эта рука Сергиевского поверх их сомкнутых, сжатых до побелевших костяшек пальцев... Как будто все неслучившиеся рукопожатия, все те разы, когда русский был готов совершить этот акт вежливости, а Фредди юлил, злился, выкручивался и делал что угодно, лишь бы оставить Сергиевского нелепо стоять с протянутой рукой, сейчас соединились в один. Включая и тот, когда уже Фредди протягивал Анатолию открытую ладонь, а тот отказался ее пожать.
- Прощай, Сергиевский. - Это вышло легче, чем Фредди ожидал. Легкий тон, кривая усмешка половиной рта. Магия тайского рома развеивалась в еще не остывшем после жаркого дня воздухе, хотя сам Трампер не чувствовал себя ни хоть на йоту протрезвевшим, ни удовлетворенным. Рука, упрятанная после рукопожатия в карман брюк, мелко подрагивала.
Фредди задержался в баре еще на минуту или две, давая Сергиевскому фору - "в пешку", как он сказал сам себе, глядя на свое мокрое лицо в потемневшем от времени зеркале над раковиной в тесном туалете. Вода ожидалась холодной, но текла той мерзкой температуры, которая вместо желанной свежести приносит тошнотворное, как будто выдержанное, слегка протухшее тепло. Русский, однако, преимуществом не воспользовался.
- Твою мать, Сергиевский, - беззлобно протянул Фредди, остановившись напротив Анатолия. Его шатало, но многолетние упражнения с бутылкой, особенно в последний год, заставили выработаться что-то вроде автопилота, когда даже в изрядном подпитии одна часть разума кое-как контролирует происходящее и отзывается на него в меру адекватно. Иных вариантов просто нет, если всем наплевать, будешь ты ночевать сегодня в канаве возле забегаловки или каким-то чудом доползешь до номера в гостинице, до такси и дома. - Играть в шахматы ты умеешь гораздо лучше, чем пить. Пойдем.
Фредди подхватил русского за плечо и потянул на себя и вверх. Похоже, сегодня придется тащить из бара двух несчастных чемпионов вместо одного.

"А что, что тебе нужно?!" - горело в плывущем разуме, но до языка так и не дошло. На языке были оскорбления, разочарование, горечь и ярость, уничижительное "fuck you" и резкое, обиженное "Ни минуты с вами не останусь". Фредди не верил никому здесь, и в первую очередь русскому, не удержавшему его от выпивки. Три года назад, когда они прощались в Бангкоке, у него осталось странное впечатление - словно, будь у них больше времени, они могли бы... подружиться? Той самой странноватой шахматной дружбой, когда партия важнее неловких бесед о быте, редких встреч за чаем или пивом, даже уверенности, что можно обратиться за помощью, если вдруг будет необходимо. Той дружбой, которую Трампер предлагал Сергиевскому вместе со сделкой. В неудачный момент, быть может, и не теми словами, какие могли убедить русского шахматиста, но играть в дипломатические игры Фредди не умел и учиться не собирался. Он рубил как есть - честно, прямо, чрезмерно эмоционально и порой даже жестоко. Если Сергиевскому это не по душе, если не нравится слушать о собственной подлости, если совесть позволяет ему верить, будто после ситуации в Бангкоке позволить американцу выпить какой-то сомнительный коктейль - нормально, что ж... Его право. И право Фредди сказать об этом прямо, поставив, наконец, точку в их неловких взаимоотношениях. Вероятно, три года после возвращения в Союз сделали Сергиевского гораздо более похожим на соотечественников, и приезд Трампера был абсолютно бессмысленным.
- Pozhaluista, да, - горько и зло усмехнулся он пожилой даме, неспешно выложившей на стойку сначала строгое черное пальто, затем тонкий светлый тренч. - И я свалю ко всем чертям из вашей дрянной страны. Завтра же утром. И плевать я хотел на эти ваши шахматные фестивали, юные таланты и прочую чепуху. Я приехал только ради него! - Женщина посмела отвернуться, то ли не понимая откровений Трампера, то ли не желая влезать в его разборки с целым Союзом, и он грохнул кулаком по стойке с такой силой, что та содрогнулась. - Ради него, слышите?! Не нужны мне ни театры ваши, ни Красная площадь, ни хренов Мавзолей с плесневелым трупом, которому вы поклоняетесь как загин... загипноз... загипнотизированные! А он... блядь...
Кто схватил Трампера под руки, накинул тренч ему на плечи и выволок на воздух, он так и не понял. Просто вместо испуганно-отстраненных глаз пожилой гардеробщицы перед ним внезапно развернулась Тверская, звук клаксонов и моторов будто прорвался сквозь окутывавшую его дурноту, а ледяной ветер ударил в лицо, заставив Фредди на миг задохнуться. Он переждал, вдохнул полной грудью, сглотнул, прогоняя тяжелый комок то ли слез обиды, то ли просящегося обратно неправильного грузинского вина, и замер, почти дрожа от вечерней московской свежести. Холодно, да. Зато дышать тут явно проще, чем в ресторане, где воздух был густым и вязким, словно наполненным тяжестью конфликта; Фредди едва ли не с упоением вдыхал смесь бензинных паров, пыли и дождевой мороси, не очень понимая, за счет чего держится на ногах - его шатало, мир вокруг плыл и дрожал, кидая ему в лицо и незакрытую тренчем грудь то мелкие капли, то порывы влажного промозглого воздуха.
- ...ради него, - почти машинально договорил он фразу, начатую в голове и предназначавшуюся пожилой гардеробщице. Ни с кем больше Фредди не собирался откровенничать и делиться, почему приехал в СССР. Уж точно не со сволочью Сергиевским. Принимать предложение было ошибкой, в этом он теперь был убежден.