Мрак ночной —
Чтобы прозреть, глаза закрой.

За время этого приключения Альфред не раз мысленно возвращался в аудиторию университета, где он проводил дни, выслушивал нудные лекции и размеренно изучал материалы, которыми щедро одаривали преподаватели. Он тосковал и по просторным коридорам, которые были приятны своим оживлённым шумом, и по шелесту книг в библиотеке, который действовал снотворным. Родные места Кёнигсберга не тревожили, от воспоминаний о них щемило в груди. Быть может, он там не так уж и скучал (лучше бы он сейчас скучал). Потребность в новых впечатлениях, конечно, не покинула бы его, но не то чтобы Альфред хотел оказаться одним из главных блюд на ужине трансильванского дворянина; будет не иронией сказать, что традиции гостеприимства в этих краях очень его озадачивали.

Прийти к изголодавшемуся хищнику, быть на грани погибели, потому что профессор пообещал зачёт? Какая нелепая участь. И только присутствие Сары отрезвляло его мысли, напоминая, ради кого он здесь.

Сара, его бедная Сара. Такая красивая под лунным светом, который тонкой вуалью покрывал её волосы цвета осени. Кровь на её шее, стекающая по ключице и груди, ещё не успела застыть, и от этого вида становилось больно почти физически, словно этой ночью дьявол вгрызался в его собственную шею в омерзительном пиршестве.

Альфред винил себя. Он не уговорил её, не взял за руку и не увёл подальше из этого чертова места. Время было потрачено на другое: на разглядывание портретов в картинной галерее, на чтение пыльных сборников стихов и на то, чтобы только грезить о её спасении. Действий было мало, а те, что были, не дали безупречный результат, и сейчас это ощущалось острее, чем прежде.

Теперь они, беглецы, затерялись в густоте леса, озирались назад и по сторонам, стараясь уйти от преследования горбатой фигуры, что так долго гналась за ними. Остановились где-то у подножия Карпат. Бежать дальше было невыносимо. Ноги тонули в глубоких сугробах, и боль в них не становилась адреналином, а заставила Альфреда осесть вслед за Сарой. Холодную тишину разбавлял скрип снега, шелест ткани, сбившееся дыхание и редкий шум еловых веток, которые безмятежно колыхались от ветра.

— О, любовь моя, я здесь, я с тобой, — шептал юноша, обнимая Сару за плечи, в заботливо-успокаивающем жесте прижимая к груди. — Мы спаслись, слышишь? Кошмар закончился, — он словно уговаривал сам себя.

Молитвы Альфреда сейчас были направлены на то, чтобы ночь унесла с собой печальную безнадёжность, а дальше всё будет хорошо... Он сделает так, что всё будет хорошо.

— Отдохнём немного, ведь ты ещё слаба. Сара, ты помнишь о нашей мечте? Помнишь, как хотели найти счастье за горизонтом? Мы уедем с тобой далеко-далеко, куда только пожелаешь. Хочешь в Венецию: лодки, солнце, море? Слышишь? — он задавал Саре вопросы, не давая уснуть. 

— Что? Живой ли я? О, конечно, моя девочка, — Альфред поцеловал её в макушку, и готов был поклясться, что беспокойство Сары тронуло его до глубины души. Глаза заслезились — но это, наверное, от мороза. — Мы обязательно найдём счастье, я тебе обещаю.

Он взял её запястье, грел в своих широких ладонях: какая у неё маленькая ручка, такая холодная…
Альфреду пришла идея снять с себя потрёпанный камзол, чтобы накинуть на плечи Сары. Хотя сам останется в одной лишь рубашке — ну и пусть! Только положение было немного неудобным, из-за чего пришлось бы отстраниться. Сара, напротив, потянулась ближе, не давая совершить затеянное. Потянулась к его лицу так, словно хотела поцеловать. Юноша не стал возмущаться и шумно выдохнул:

— Люблю.

Однако во время поцелуя боль не пронзает всё тело, не сковывает руки и ноги и не перекрывает дыхание до потемнения в глазах. Альфред махнул рукой в тщетной попытке высвободиться из объятий Сары, вмиг ставших смертельными. Он не кричал и не стонал. Всё происходило настолько тихо, что было слышно, как его кровь перетекает в рот некогда обессиленной возлюбленной. Тело стало невыносимо тяжелым. Альфред обмяк, свалился навзничь, утопая головой в снегу.

Последнее, что он увидел перед забвением — перекошенное блаженством лицо Сары с собственной кровью, стекающей по её губам, и острые, как хорошо наточенные копья, клыки.

Погружаясь в звенящее одиночество, ощущал себя не очерченным и не определенным. Думающим в пространстве за пределами себя. Казалось, что это не он умирает, а весь мир перестаёт существовать ради него. Больше не было ни боли, ни страха, ни радости. Пустота и бесконечность.

Затем что-то безжалостно выдернуло из этого состояния, заставив резко встать. Словно какая-то неведомая сила демонстрировала свои старания, усовершенствовала тело и преобразила всё вокруг: он увидел многообразие цветов и форм, как будто прозрел после десятилетий тотальной слепоты. Увидел Сару — такую, какой не воображал себе в самых сладких грёзах: она выглядела полной жизни, излучающей сияние бледной кожи, контрастирующей с ароматной кровью на губах и шее. Этот аромат манил его, как изысканный фрукт или запретное желание, о котором не говорят в храмах и культурном обществе.

Он хотел облизнуться, но натолкнулся языком на два острия, которые выпирали из-под верхней десны.

— Что со мной?

Отредактировано Alfred (2023-07-26 16:47:30)

Альфред посмотрел вниз, на снег, примятый под собственным весом и красный. Кровь замысловатыми кляксами разрисовала белизну снежного покрова, окрасила ладони, а ещё запачкала одежду.

Затем он повернул голову в сторону Сары и увидел, как она улыбалась. Смотреть ей в глаза было невозможно: всё внимание на себя забирали клыки, обрамляемые помадой, смешанной с кровью. Кажется, именно их, заострившихся, он почувствовал и у себя во рту — говорить было неудобно, что-то постоянно кололо язык и врезалось в нижнюю губу.

Альфред проследил за струйкой крови, стекающей в декольте Сары, а после перевёл взгляд на кристалл, которым было декорировано платье, и не мог оторваться от игры красок на нём: как будто смотрел в калейдоскоп, наблюдая переливы красноватого свечения с отражением бледной синевы. Нечто ирреальное было во всём, что он видел и чувствовал, и как сон сумбурное, обрывочное, нескладное…

Однако спокойствие Сары, приветливо взиравшей на него до сих пор, подсказывало юноше, что всё здесь правильно: любовь победила полное забвение, а былым страхам и предрассудкам в душе нет места. 

В самом деле, он никогда бы не подумал, что смерть может быть настолько увлекательной... Ещё месяц назад осознавать собственную смертность было слишком колючим и поглощающим чувством, до той степени, что всё сущее начинало казаться плохой шуткой. Мысли и переживания становились ничтожными, проблемы — пустяками перед тем, чтобы просто не быть. Это чувство рождало сперва тревогу, а потом страх. Страх, что никто и никогда не вспомнит о нём.

Но Сара — она не дала ему раствориться в атмосфере, отпустить душу в одинокое скитание по неизвестным пространствам и забыться. Смерть — перемена, происходившая с ним, была дарована милой девочкой, чтобы связать его с ней в вечной жизни, позволить узреть великолепие ночи и стать таким, каким он всё это время хотел быть для неё.

И теперь они, словно беззаботные дети, скрывали тайну, которая принадлежала только им, — профессор Абронсиус ни за что не должен догадаться, какая метаморфоза случилась с его дражайшим учеником, пока он отвлёкся.

Альфред согласно кивнул и мнил, что Сара знает о каждом его желании, даже о тех, о которых сам не догадывается — она ведь так и сказала, что ему понравится. Он пошел бы за ней куда угодно, если бы она позвала. Поверил бы её слову, ведомый чувством принадлежности своей спасительнице. Ждал ли его этот мир свободы и чего потребует взамен на воплощенные мечты? 

Металлический запах, который исходил от Сары, казалось, был повсюду. Альфред сделал шаг лёгкой поступью вглубь леса.

— Вместе за горизонт? — он остановился и обернулся к ней в ожидающем жесте.

Отредактировано Alfred (2023-07-28 16:11:14)

Альфред не успел заметить перемену в лице Сары, как она, резвая и неистовая, цепко ухватила его за руку и помчалась в направлении, известном ей одной. Он негромко возмутился: Эй! — но потом засмеялся, поддаваясь ребячеству.

Они быстро-быстро бежали, вздымали за собой снежные вихри, оставляя на серебристой поверхности тёмные следы. Лес, до этого часа напоминавший голодного зверя, теперь сам расчищал путь детям ночи, и звуки его вились песней вместе с их звонким хохотом, с шумом ветра в кронах сосен и с мыслями Альфреда, наконец. Он поднял голову, подставляя лицо звёздному свету, щурился от снежинок, что оседали на пушистых ресницах, а ноги как будто сами без устали несли его за девушкой, и ощущение потери контроля было до эйфории приятным.

Остановившись, с изумлением обнаружил, что опустошённость и усталость не настигли тело, сердце совсем не колотилось, и он был вполне готов повторить такой же забег. Альфред ощущал себя живее всех живых, и особенно в момент, когда Сара внезапно присела перед ним — взор совершенно случайно упал на её груди, приподнятые корсетом. Они были не такими большими, как у Магды, конечно, но тоже очень красивыми, и чтобы отвести взгляд, пришлось приложить немало усилий…

Как хорошо, что щёки теперь не могли предательски розоветь.

Не зная, куда деться от смущения, он зачем-то начал рассматривать свои руки, словно в них было что-то особенно интересное, — и правда, они были все в крови. Альфред решил набрать горстку снега, чтобы хоть немного отмыть; но прежде, не удержавшись, отвернулся и лизнул пальцы. Солоноватый вкус теплом осел на языке. Интересно, чья это была кровь на самом деле — его или Сары? Он определенно хотел ещё… Но ведь он не мог потребовать этого от неё прямо сейчас? Или воспользоваться моментом, чтобы обмануть, взять своё исподтишка…

Альфред так внезапно встретился с ищущим взглядом девушки, что испугался своих мыслей, её взора и её слов. Убивать?.. Профессора?.. Загнётся от холода?..
 
— Сара, что ты такое говоришь? Профессор должен вернуться в Кёнигсберг и… — юноша запнулся, и в этот час крупица осознания врезалась в его расслабленный от компании Сары разум: он так бессовестно оставил профессора на произвол судьбы на чужбине... Без саквояжа, без еды, без единственной помощи в лице ассистента.

Альфред тревожно оглянулся назад, чтобы увидеть лишь рябь из бесчисленных стволов деревьев, и мучительно понял, что даже не помнит, откуда они бежали. Из них двоих местность может знать только Сара, и она, за что-то озлобленно настроенная на профессора, точно не будет помогать. Неприятный осадок остался от её слов, отчего прикосновение к щеке не вызвало должного трепета. Невольно представилось, как эти же руки могут больно вцепиться в горло, если он однажды станет ей неугоден. Альфред накрыл её кисть своей — только чтобы прогнать наваждение, почувствовать, что он нужен ей здесь. И хотел увериться, что Сара говорила не всерьез.

Тем не менее, за профессора Абронсиуса он всё ещё беспокоился. Даже если тот целый и невредимый дойдёт до ближайшей деревни, разве кто-то осмелится открыть дверь в такой час? Со здешними-то суевериями, да и не напрасными, уважающий себя крестьянин скорее перекрестится, съест пару зубчиков чеснока и снова на боковую, а «оно» как-нибудь само уйдёт к утру...

Но вдруг оживлённые звуки, эхом долетающие из леса, вынудили юношу отринуть сомнения и вместе с этим проникнуться удивлением: неужто их в самом деле пошли искать те самые мужики, что как воды в рот набравшие, ни словом не обмолвились про замок? Должно быть, это коллективная белая горячка или что-то вроде того, когда трусливые и несчастные напиваются до чёртиков и вдруг становятся готовыми на подвиги. Альфреду, может быть, именно таких друзей не хватало, когда он открывал гробы…

— Угу, давай обойдём… А ты охотилась раньше? — вопрос был наивен до безобразия, и всё же юноша его озвучил — робко, не повышая тона. Не нужно быть опытным охотником, чтобы понимать, что сейчас делать, но Сара звучала так уверенно, что Альфред просто не мог унять любопытство…

Он чуть пригнулся и пошел вслед за девушкой, попутно всматриваясь по сторонам — ни души, ни зверя. Однако чем дальше они двигались, тем страннее становилось происходящее: откуда-то появился стук. Сначала он был тихий и далёкий, потом всё более отчётливый и громкий, сохраняющий один и тот же ритм, стал напоминать барабанный бой. Захотелось одёрнуть Сару и отступить, но когда к этому шуму присоединился металлический запах, такой же как после пробуждения на снегу, Альфред вдруг бесконтрольно перенял инициативу и сам повлёк девушку, ориентируясь на обострённое чутьё.

Около перепутья, привалившись к изломленному корню дерева, одиноко сидел мужчина — раненый, но живой. Портки на его колене пропитались ещё не успевшей почернеть кровью, и казалось, что он спал. Приблизившись, Альфред расслышал неразборчивое бормотание — крестьянин бранился на местном диалекте. Юноша не понимал ни слова.

— Ему нужна помощь… Что он говорит?

Отредактировано Alfred (2023-07-25 18:48:17)

Альфред прекрасно осознавал, что сейчас угрозу для профессора представляло что угодно: и усталость от забега — он уже не в том возрасте для таких нагрузок, — и Куколь, одержимый погоней, и упыри, коими кишило Залесье, и даже люди — не в дикости своей, но в затуманенном крепким напитком разуме, могли принять бедного старика за терроризирующих их круглый год «соседей». Однако чтобы он сам — преданный ученик, несущий вложенную в него надежду — стал погибелью тому, кто заменил ему отца, был другом в горький час и опорой в неказистом студенческом пути? Пожалуй, судьба распорядилась как нельзя лучше, разлучив их по разным концам бескрайнего леса. Дело было вообще в другом: в голове не укладывалось, что себе позволяла говорить и думать Сара в адрес учёного, который её, между прочим, спасал. За годы учёбы можно было привыкнуть к косым взглядам в сторону профессора. Не удивляло и то, если его называли горделивым самодуром, спорили и откровенно недолюбливали, но не до такой же степени…

Глаза Альфреда, наверное, напоминали сейчас два блюдца — подобное бывает в моменты, когда хочется стереть себе память или просто не услышать, что сказал некогда ангельский лик.

— За такое не благодарят, — твёрдо отчеканил он и на этом замолчал.

Продолжать спор не было ни смысла, ни желания, ни времени. Поэтому дальше они шли молча, оглядывались по сторонам и вслушивались в посторонние звуки, чтобы обойти нежелательную компанию.

Альфред глубоко дышал, втягивал ноздрями воздух, и не чувствовал ничего, кроме дурманящего металлического запаха. Он шёл впереди Сары быстро и плавно — так, словно под ногами не было земли. Остановился возле дерева, прислонился головой к колючему стволу сосны, а взгляд устремил в одну точку, не моргая.

Вид и состояние раненого мужчины вызывали в нём чувство щемяще-жалостливое и какое-то новое, доселе ему несвойственное. Как если бы он увидел насекомое, застрявшее в хитросплетенных сетях паука, — грустное зрелище, но такое закономерное… А шуму тот несчастный создавал похуже всякой мухи: причитания время от времени заглушал бой набатом, будто позади мужчины или внутри находился маленький барабан. И стучал он столь громко, что даже Сару, стоящую рядом, было едва слышно.

Альфред обратил взор на девушку — о, она и сама могла бы походить на раненую, если бы только её рот не был измазан так, словно та с жадностью смаковала вишни. На мгновение стало как-то даже завидно. И на её вопрос хотелось иронично поднять бровь, но получилось только слабо ухмыльнуться — ладно, Сара и так всё поняла. Признаться, в этой дикости она всё равно производила впечатление существа очаровательного: в глазах блеск юности, в волосах — лёгкая небрежность. Ох, а если взглянуть на эти маленькие круглые штучки, то и кровь казалась неожиданным украшением… А может, ну её, эту «священную миссию», к черту?

— Вряд ли это сейчас кого-то удивит: он такой пьяный, и ещё тут так темно. Если что, скажем, что на нас волки напали. Здесь этот аргумент, кажется, достаточно весомый...

На требование помочь Альфред откликнулся не сразу — помедлил, потом постепенно засуетился, как если бы его разбудили, а он куда-то опаздывал. Лохмотья, свисающие с рукавов камзола, пришлись очень кстати: можно было использовать ткань, чтобы побыстрее отмыть кровь. С чего бы только начать? Сара была занята лицом, и ему, судя по всему, доставались изящная шея, тонкие ключицы и нежная девичья грудь… Он начал с яремной впадины — осторожно, точно боясь сделать что-то не так. Благо, что доставлять Саре лишний дискомфорт не довелось: несколько деликатных движений, и тёмно-алый уступил белоснежной коже. Так он спустился ниже к груди, и на этом остановился. Помощь, кажется, сейчас нужна была ему самому, и вовсе не от любования девичьими прелестями. Пахло кровью. От себя, от Сары, а со стороны раненого мужчины — сильнее всего. Альфред зажмурился, как от страшной головной боли, и шумно дышал.

— Прошу, давай пойдём скорее хоть куда-нибудь. Это невыносимо… — клыки царапнули нижнюю губу, и в состоянии, близком к сомнамбулизму, Альфред пошел прямо к развилке, переступая через сугробы и ветки. Рокот нарастал всё больше и больше.

Остановился перед мужчиной — тот еле повернул голову, устало и пьяно взирая на юношу снизу вверх. Замычал, причмокнул и почтенно кивнул.

— Откуда ж ты вылез? О! — Сандро посмотрел на Сару. — Дочка, а мы тебя ищем всей деревней! Мать твоя вся извелась там уже, места себе не находит.

Мужчина скорчил лицо — то ли от боли, то ли от глубокой сентиментальности, то ли всё сразу… Затем прокашлялся и снова кивнул.

— А это ухажёр твой что ли? Уважаемый, помоги встать приятелю, меня тут это… — обратился он к Альфреду, заплетаясь языком через слово и нелепо разведя руками над окровавленной ногой.

Альфред согласился и молча прошел за спину Сандро. Потом опустился на колени, взял того под руки, согнул его предплечье и прижал к груди, захватывая вместе с кистью. Оставалось только как-нибудь встать, подтягивая тело за собой… Пульсация вен в такой близости ощущалась каждой клеточкой тела, словно он слился с этим мужчиной в единое целое. Ноздри затрепетали рядом с беззащитной шеей. Хватка укрепилась, став подобной стальному обручу. Всего одно движение — точное, дикое, нечеловеческое, чтобы впиться клыками, пробить сонную артерию и… А! Кровь забила ключом, сильно и живо забрызгивая всё вокруг. Альфред пил, и пил жадно, как измученное жаждой животное. Как будто без этого единственного источника он и не жил вовсе.

С каждым глотком разливалось небывалое тепло внутри, ещё один — последний. Губы дрогнули в странной улыбке, и этот надоедливый стук наконец-то прекратился.

Получилось повернуть как-то слишком навалившееся тело Сандро, и взору предстал лик в неестественном выражении: застывший в одной точке взгляд, широко распахнутые глаза и раскрытый рот в гримасе ужаса и боли. Металлический запах сменился другим — пыльным, затхлым, тлетворным.

И тотчас Альфреда затрясло. Он — убийца. Зверь. Чудовище.

Отредактировано Alfred (2023-06-27 22:21:15)

Птица ночная не пела, и даже новый порыв ветра не оживлял здесь звуки: всё кругом замерло то ли в ужасе, то ли в изумлении от созерцания кульминации этого странного сломанного спектакля.
Взор метался и не решался снова опуститься вниз — туда, где, тяжелея на руках, лежало хладеющее тело. Скользил по белому, отдающему хрустальной синевой полю. Цеплялся за покрытые инеем ветви, что ещё полчаса назад казались обрамлением волшебной сказки. Теперь они — терновый венец, который мучительно впивался в воспалённую совесть.

Крови Сандро хватило, чтобы вернуть над собой контроль и избавиться от чужеродной нужды. Алая жидкость отличалась вязкостью и температурой от той, которую Альфред незадолго попробовал с собственных пальцев: эта была особенно горячая, почти обжигала рот. Вот только вкус немного отдавал горечью. Наверное, как дешевый алкоголь из какой-нибудь местной таверны. Совсем не то, чего он хотел. Ничто не могло быть лучше того заветного нектара, что преследовал его в совершенном сосуде всю эту ночь. Желание помочь обернулось бессмысленным, предательским, неправильным сюжетом, в котором не место былой беззаботности и туману мечтаний.

Руки заметно дрожали. Альфред успел нависнуть над Сандро, чтобы опустить ему веки, перед тем, как длинные тени выползли из глубины леса и переплелись в образ на периферии зрения. По багровому шлейфу юноша узнал Сару.

И этот мужчина, видимо, был хорошо с ней знаком – в деревнях все друг друга знают. Он даже по-добрососедски обратился к ней «дочка», хотя они не родственники. Едва ли Альфред мог вспомнить такое отношение к себе: по-доброму к нему обычно обращались тогда, когда он приносил пользу. За исключением, может быть, профессора Абронсиуса. Теплилась надежда, что вдруг он даже сейчас не забыл о своём преданном ученике, впервые за всё время сетуя на то, что тот его оставил. Но Альфред ничего не мог с собой поделать. Он был во власти той тёмной силы, которую почувствовал после пробуждения на снегу. У него не было выбора... И сейчас корил себя за эти мысли, понимая, что оправдания можно искать целую вечность. Какой в этом смысл, если итог не изменить: он потерял единственного человека, который был с ним.

Саре повезло больше. О ней было кому горевать в бескорыстной материнской заботе — о, несчастная мадам Шагал. Слышать эти причитания прошлым вечером ощущалось как потрогать осколки разбитого стекла. Каково это — жить такую простую, но искреннюю жизнь, не знать безделья ни в быту, ни в молитве и в одночасье лишиться всего: доченьки, мужа, прежних будней — и дальше жить совсем одной на свете? Дрогнуло ли что-то в Саре при разговоре о её бедной маме?

Пока Альфред мысленно пребывал в неуютном от горя трактире, его взгляд невольно застыл на шее Сандро, где мозолили глаз две маленькие глубокие ранки, заставляя вспомнить тот момент, когда он впервые их увидел. Отца Сары тогда нашли в лесу, принесли окоченевшим. Альфред попросил горячей воды, надеясь, что того ещё можно было спасти так же, как спасли профессора прошлым вечером, но Абронсиус тут же начал осматривать мужчину на предмет укусов и оказался прав. Эти маленькие дырочки находились по всему телу: на шее, запястье, предплечье, голени. Шагал умер от потери крови за считанные секунды, а его убийца был явно изощрённым перфекционистом: ни капли мимо, даже отсутствовали подтёки возле ран. Альфред смотрел на это завороженно и встревоженно, хотя зрелище вызывало некоторую брезгливость. Но хуже, наверное, были только попытки местных скрыть правду. Казалось, что эту деревню связывает с кровопийцами нечто большее, чем просто страх перед ними. А потом Шагал восстал — болезненно-бледный, но совсем не отягощенный бытием, с десятикратно приумноженной жадностью и изворотливостью, сам привёл путников к замку. К замку, где единственный праздник — пляска смерти.

Ныне Альфред рассматривал следы вампирского пиршества от собственных рук, а воспоминания складывались воедино, словно пазл. Почему-то только сейчас ночь пролила тусклый свет на истинный смысл того, кем он стал. Его первая жертва — всего-навсего заключительный этап метаморфозы. Не более и не менее.

Альфред почувствовал себя безнадёжно грязным и запятнанным. Его почти тошнило от чувства вины перед Сарой, если в её глазах он станет трусом. Если она решит, что его обещания — пустые слова. Если она не захочет понять, что теперь быть среди людей — это подписать себе же смертный приговор. Но что его по-настоящему беспокоило, так это то, что он не справится с непоседливым нравом Сары и не сможет уберечь её от опасности снова. Что они не сумеют обуздать жажду, и этот кошмар будет их преследовать целую вечность. Они враги для мира, в котором так мечтали обрести свободу.

Сара повернула голову Альфреда, заставляя встретиться с ней взглядом. Её прикосновение было таким жизненно необходимым, но в то же время слишком бесцеремонным, что он с трудом удержался от порыва отстраниться, закрыться, а то и вовсе убежать прочь. Она старалась его утешить, а он лишь умоляюще смотрел ей в глаза и кротко кивнул на предложение пересесть.

Альфред поднялся с колен и принял более достойную, но всё ещё подавленную позу около поваленного дерева. Он стоял, опустив плечи и голову, вздыхая прерывисто, словно ему не хватало воздуха, и старался больше не смотреть на бездыханное тело Сандро. Один вопрос всё время крутился у него в голове и вдруг сорвался с уст, хотя он не был до конца уверен, что по-настоящему хочет знать на него ответ. И этот вопрос был адресован то ли самому себе, то ли Саре, то ли Господу:

— Почему это случилось с нами?

В эту проклятую ночь, всеми силами спасая Сару, он молился как в последний раз. Чем был занят Бог, что на грани перед пропастью позволил их душам упасть? Ведь они, падающие, были как цепь домино, которую невозможно остановить. Только бы напомнить жестокому Богу, что бесчувственные костяшки не сгорают от тоски и чувства вины. Они не теряют близких в потоке страстей, не сходят с ума от мнимого чувства свободы, а потом, когда приходят в себя, не ранятся об осколки собственных мечт, становясь врагом для всего живого. Если Всевышний в самом деле есть, то как у него хватает силы духа подвергнуть свои творения таким испытаниям?

— Я не знаю, что это было, но я этого совершенно не хотел… Я слышал биение его сердца за версту отсюда. Ноги как будто сами вели меня куда нужно… И когда приблизился, этот стук был просто оглушительным, ты ведь тоже его слышала? — Альфред взглянул на Сару, ища подтверждения своему вопросу, лишь бы убедиться, что он не один сходит с ума.

— Хотя физически чувствую себя лучше, чем когда мы стояли там, — он кивнул в сторону леса, — но как можно наслаждаться, забирая чужую жизнь ради собственной? Разве можно не ненавидеть себя за это? Ты говоришь так, словно была к этому готова.

Сара касалась щеки Альфреда, а он всматривался в тёмные глубины её глаз, не находя в них своего отражения — ни силуэта, ни лица. Только пустые блики от неверного света луны, что очерчивали пространство позади него.

Отредактировано Alfred (2023-07-24 14:43:59)