Вода в ванной остыла, часть пузырьков пушистой пены давно полопалась, но в воздухе остался витать сладковато-свежий запах парфюмерного масла. Герберт, поднявшийся из саркофага с самыми последними лучами солнца, восседал напротив в обитом бордовым бархатом кресле, с непринужденной грацией закинув ногу на ногу. Белый костяной гребень в его руке снова и снова со скользящей легкостью делил волосы на тонкие пряди. Триста лет спустя Герберт уже не помнил, что после его обращения в вампира они стали другими - больше не пушились, когда напитывались влагой, и даже вбирая в себя немного воды, все равно выглядели абсолютно сухими, словно шелк. Он привык к этому точно так же, как и к другим особенностям своего неживого и все еще прекрасного тела, благо и ритуал ухода за ним остался прежним: перед ежегодным Балом, который символично отмечал смену одного цикла другим, Герберт еще при жизни принимал ванну с пеной, приводил в порядок ногти, прихорашивался, выбирал особые украшения, по двести раз проверял, готов ли его парадный костюм... Важный праздник оставался праздником. Пускай даты чуть сдвинулись, а вместо рождения Спасителя теперь отмечалось главенство тьмы над всем живым - Герберту было абсолютно плевать до тех пор, пока торжество давало ему возможность развлекаться, баловать себя и показаться гостям во всей ослепительности.
Еще одним явлением, дошедшим до этих дней и стихийным по своему масштабу, была твердая уверенность Герберта в том, что в особенную дату он заслуживает самого лучшего. Например, взять самый вкусный кусок угощения с праздничного стола. Танцевать с самым красивым человеком в зале. Или сорвать вишенку с торта, когда желающих много, а он такой, уникальный и сияющий, один. Тем более, сегодня у Герберта почти ночь рождения! Ведь именно накануне очередного такого Бала граф фон Кролок не дал сыну пасть жертвой смертельной болезни и сделал его жертвой своей, а потом буквально на руках внес в новую жизнь. Каждый год, первым входя в бальный зал, Герберт отмечал и это событие, не будь которого, он бы сейчас не облачался в любимый цвет, не кружился в свете свечей и не кружил голову восхищенным гостям. Отец знал об этом и чаще всего старался приготовить ему небольшой подарок, однако в этом году почта застряла где-то в пути. Так почему бы, тьма возьми, Герберту не забрать себе в жертву одного из путников, приготовленных для гостей? Конечно, не старого ученого, а его робкого помощника с зелеными глазами в половину лица и забавной челкой. Честное слово, Герберту не приходило на ум ни одной причины, по которой этот чудесный юноша, приманившийся в замок по какой-то невероятной случайности, не должен принадлежать ему... Ему одному! Яблоко с фамильного древа фон Кролоков недалеко упало от яблони - сын графа тоже считал, что заслуживал собственного эксклюзивного лакомства на сегодняшнем Балу. Так Герберт не только порадовался бы за отца и его грандиозную трапезу, свершившуюся спустя почти тринадцать лет ожидания, но и смог бы в полной мере разделить его чувства и триумф. Разве не восхитительно будет, если Герберт, когда граф торжественно укусит Сару, присоединится к нему со своим партнером по танцам? Эта сцена будет изумительна в своей эпической красоте!
Однако отец, увы, руководствовался соображениями более прагматичными и намеревался накормить паству на славу после прошлогоднего бледного и хилого обеда. "Ах да, тот крестьянин. - Герберт скривился, словно надкусил клюкву. - Это было не очень сытно и совсем не эстетично. Дикари, им должно быть за счастье просто рядом с нами постоять!" На секунду он представил, как львиная доля гостей так же жадно, яростно и жестоко набросится на Альфреда - едва ли кто-то предпочтет первым укусить его дряхлого и сухого, как вяленый ерш, наставника, дураков нет. Герберт вообразил себе, как черты юноши искажаются от ужаса, как кривятся об боли соблазнительные губы, а потом вспомнил, что кто-то в порыве голода раньше времени сломал крестьянину шею... Какое расточительство! Вот бы можно было сразу после официального начала Бала просто уединиться с Альфредом где-нибудь вне бального зала и забрать желаемое только себе одному.
- Аа-ааа-ааа, - мечтательно и мелодично протянул Герберт. Плавный деревенский напев по непонятной причине легко лег ему на уши с голоса Сары, который время от времени доносился из спальни неподалеку, и теперь застрял в памяти. Герберт играючи украл у девушки мелодию, считая, что у его аристократических связок она получается гораздо лучше. Более того, сейчас, с длинными распущенными волосами и гребнем в руках, он напоминал сирену в мужском обличье, завлекающую в пучину ночного мрака неосторожных путешественников. Не успев подумать об этом всерьез, Герберт услышал за дверями покоев осторожные и неуверенные шаги. "Да неужели?.." - Аа-ааа-аааа, - повторил он и под чуть более длинную финальную ноту провел гребнем по волосам в последний, сотый раз.
Фон Кролок положил гребень, подошел к двери и незаметно выглянул в комнату, где Альфред растерянно озирался по сторонам. "Если ты правда так его желаешь, - припомнил он спокойные слова отца накануне утром, - на балу тебе придется быть быстрым, чтобы отведать его крови". Граф тогда даже не представлял себе, насколько быстрым его сын может быть, если ему что-то взбредет в голову. Герберт игриво наклонил голову, показавшись в дверном проеме, и обворожительно улыбнулся.
