Как нежная скрипка,
В душе поет любовь.
Но счастье так зыбко —
Оно боится слов.
И порою глаза
Способны сказать,
О чем мы молчим
С тобою в ночи —
Мир затихает, когда любовь звучит...
Иногда один поцелуй говорит больше, чем тысяча слов.
Кто же мог подумать, что ответы на вопросы, волнующие сердце, были прямо перед носом всё это время? Альфред, битый час просидевший в графской библиотеке по прихоти наставника, только сейчас обратил внимание на какую-то очаровательно-миниатюрную книжечку с изрядно потрёпанным корешком (вероятно, к её помощи не раз прибегали). Рифмы и метафоры средь пожухлых от времени страниц плелись любовной песней, окутывали теплом душу, вытесняя из неё и усталость, и досаду. Прекрасные и плавные, они напоминали о Саре и вдохновляли Альфреда на самый настоящий подвиг: отринуть слова, чтоб в искреннем невинном порыве согреть чужие губы прикасанием. Стоило только вообразить себе эту спонтанность — и сердце забилось живей, и щёки воспылали огнём, и тени, навязчивые в этом скверном месте, казалось, отползли. В унисон этим грёзам его любовь пропела наяву.
Наскоро миновав лестницу, он уже шел по коридорам, стараясь ступать осторожно, не создавая эха, вверяясь лишь ласкающей слух мелодии, теряя счет поворотам и похожим дверям. Справа одна из них оказалась приоткрытой, и оттуда лился неяркий свет. Альфред сразу же устремился к ней. Не давая себе передумать, он шагнул через порог, собирался робко спросить: «Сара?» — но замер, только открыв рот. Такой спальни он ещё не видел. Не то чтобы он часто заглядывал в покои аристократов, но эта комната значительно отличалась от гостевых, в которых ему довелось побывать. Всё в ней говорило о том, что это чьи-то личные апартаменты, и принадлежали они если не самому графу, то кому-то, кто был для него очень дорог, кому он был готов подарить всё самое лучшее.
Сильнее прочего в глаза бросилось обилие лавандового цвета — неожиданная, но весьма приятная выразительность, благодаря которой можно было хотя бы разглядеть то, что стремилось слиться с ночью: тяжелые портьеры на высоких стрельчатых окнах, расстилавшийся на полу ковёр, обивку кресел и банкетки возле кровати. Говоря о последней, нельзя было не отметить, что в этой комнате кровать занимала больше всего места. По-королевски широкая, с резными колоннами и балдахином, с высокой периной, как и полагалось замкам, построенным несколько столетий назад, она была увешана кружевом паутины, и на стылом покрывале того же лавандового цвета лежали чьи-то вещи. Недалеко от неё стоял изящный туалетный столик с трельяжем, на нём — ряд драгоценных шкатулок и коробочек, чей блеск уже померк.
Можно подумать, эти покои не открывали годами, если не столетиями, и всё так и осталось нетронутым с того дня, когда в них застыло биение жизни. Но свечи напольных канделябров были зажжены, намекая, что здесь недавно кто-то был, и по таинственному пению Альфред догадывался, кто именно, — здесь пел его кроткий ангел.
Пространство не ограничивалось одной лишь спальней. Заметив у правой стены открытую настежь дверь, за которой виднелись пёстрые роскошные ткани, Альфред верно понял — гардеробная. Та выглядела многообещающе. Он огляделся по сторонам и дал волю любопытству, подойдя к ней поближе. Однако наивно полагая, что глаза привыкли к полумраку, Альфред, завидев в углу очертания спадающего до пола плаща, так и подскочил от испуга! Потом выдохнул: это оказался всего лишь манекен. Да, правда, манекен! Слава Богу, что манекен...
— Сара? — наконец позвал он вслух.
Звук растаял в тишине, не сыскав ответа, и дело было не только в том, что кое-кто пролепетал себе под нос. Среди шелка и бархата, где, точно звёзды на небосводе, переливались стразы, заметные даже за десяток шагов, не было ни единой живой души. Ни в одном наряде не узнавался женский. Всюду камзолы и костюмы, фрачные пары и плащи, какие носили только хозяева замка. Стало ясно: Сару следовало искать не здесь. Пора было и вовсе скорее уходить отсюда…
Альфред повернул голову в сторону выхода, но тотчас ощутил слабый поток воздуха за спиной: холод вдруг пополз по его затылку, скользнул мимо лица и заставил обернуться. Сердце пропустило удар. Это был уже не смутный силуэт, порожденный разыгравшимся воображением. Аристократическая стать, гордо развернутые плечи и невероятно высокий рост. В дверном проёме ванной комнаты стоял сам виконт фон Кролок. И Альфред, вместо того, чтобы бежать прочь, отчего-то замер перед ним, не в силах ступить ни шагу.
Сейчас, в лёгкой шелковой пижаме, с ниспадающими по плечам светлыми волосами, его образ казался совершеннее античных статуй, высеченных руками искусных мастеров. Он воплощал собой нежность, подобную весеннему саду, цветение которого остановили во времени и пронесли сквозь века, и одновременно с этим — коварство, холодное и утончённое, присущее тем, кто всегда получал желаемое. Альфред смотрел на него, но не мог вспомнить ни одного человека, хоть сколько-нибудь похожего, — красота этого существа была дьявольски безупречна. И Альфред был почти готов счесть его божеством, если бы только не имел никакого представления о вампирах.
Он быстро опомнился. Безмолвное восхищение, которое едва отразилось в испуганных глазах, заслонила тревога, захватившая мелкой дрожью руки, до сих пор сжимающие томик стихов, и осела где-то в районе солнечного сплетения. Затем к ней присоединилась неловкость от всей ситуации: пора запомнить, что не следует заходить в чужие покои без спроса. Особенно в замке фон Кролоков.
Мысленно проклиная своё любопытство, Альфред растерянно заморгал и собрался спешно ретироваться, выпалив единым духом:
— Прошу прощения!
Отредактировано Alfred (2024-02-01 22:08:49)
