Блеск хрусталя, сверканье бриллиантов, вычурная лепнина на потолке и стенах – излишество, уложенное в рамки и ограниченное формами медальонов, лепных гирлянд или все тех же рамок, призванных придать стенам зала изящество сообразно пониманию этого слова в те годы, когда этот зал отделывался. Излишество в нарядах соответствовало моде и вкусам дня сегодняшнего. И Смерть тоже соответствовал – стройный, высокий юноша с гордо вскинутой головой во фраке цвета ночи. Светлые волосы излишне вольно спадают на плечи, светлые глаза холодны и насмешливы. Он был частью толпы, со всеми и ни с кем, знающий здесь каждого по имени и не знакомый никому из них. Он пригласил себя сам, чтобы посплетничать со стариками, пофлиртовать со вдовами, слишком быстро забывшими тех, кому давали брачные клятвы.
    Мы рады всем, кто неравнодушен к жанру мюзикла. Если в вашем любимом фандоме иногда поют вместо того, чтобы говорить, вам сюда. ♥
    мюзиклы — это космос
    Мультифандомный форум, 18+

    Musicalspace

    Информация о пользователе

    Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


    Вы здесь » Musicalspace » Фандомные игры » Lös die Fesseln der Moral


    Lös die Fesseln der Moral

    Сообщений 1 страница 5 из 5

    1

    Фандом: Tanz der Vampire
    Сюжет: альтернативный

    LÖS DIE FESSELN DER MORAL
    Освободись от оков морали

    https://i.imgur.com/FQIRN2X.png https://i.imgur.com/gCWQZYm.png https://i.imgur.com/RLoac37.png

    Участники:
    Alfred, Herbert von Krolock

    Время и место:
    Замок фон Кролоков, ночь ежегодного Бала


    "Аа-аа-ааа!" - разносится эхом под древними сводами мелодия, так похожая на песню Сары. Это скучающее, но обаятельное зло заманивает в свои сети робкого путешественника, который, кажется, не только заблудился в комнатах замка, но и запутался в себе самом.

    Предупреждение:
    Здесь ничего не пропагандируется. Ни в коем случае не делайте, как Герберт! Он ужасный, фу.)

    +2

    2

    Вода в ванной остыла, часть пузырьков пушистой пены давно полопалась, но в воздухе остался витать сладковато-свежий запах парфюмерного масла. Герберт, поднявшийся из саркофага с самыми последними лучами солнца, восседал напротив в обитом бордовым бархатом кресле, с непринужденной грацией закинув ногу на ногу. Белый костяной гребень в его руке снова и снова со скользящей легкостью делил волосы на тонкие пряди. Триста лет спустя Герберт уже не помнил, что после его обращения в вампира они стали другими - больше не пушились, когда напитывались влагой, и даже вбирая в себя немного воды, все равно выглядели абсолютно сухими, словно шелк. Он привык к этому точно так же, как и к другим особенностям своего неживого и все еще прекрасного тела, благо и ритуал ухода за ним остался прежним: перед ежегодным Балом, который символично отмечал смену одного цикла другим, Герберт еще при жизни принимал ванну с пеной, приводил в порядок ногти, прихорашивался, выбирал особые украшения, по двести раз проверял, готов ли его парадный костюм... Важный праздник оставался праздником. Пускай даты чуть сдвинулись, а вместо рождения Спасителя теперь отмечалось главенство тьмы над всем живым - Герберту было абсолютно плевать до тех пор, пока торжество давало ему возможность развлекаться, баловать себя и показаться гостям во всей ослепительности.
    Еще одним явлением, дошедшим до этих дней и стихийным по своему масштабу, была твердая уверенность Герберта в том, что в особенную дату он заслуживает самого лучшего. Например, взять самый вкусный кусок угощения с праздничного стола. Танцевать с самым красивым человеком в зале. Или сорвать вишенку с торта, когда желающих много, а он такой, уникальный и сияющий, один. Тем более, сегодня у Герберта почти ночь рождения! Ведь именно накануне очередного такого Бала граф фон Кролок не дал сыну пасть жертвой смертельной болезни и сделал его жертвой своей, а потом буквально на руках внес в новую жизнь. Каждый год, первым входя в бальный зал, Герберт отмечал и это событие, не будь которого, он бы сейчас не облачался в любимый цвет, не кружился в свете свечей и не кружил голову восхищенным гостям. Отец знал об этом и чаще всего старался приготовить ему небольшой подарок, однако в этом году почта застряла где-то в пути. Так почему бы, тьма возьми, Герберту не забрать себе в жертву одного из путников, приготовленных для гостей? Конечно, не старого ученого, а его робкого помощника с зелеными глазами в половину лица и забавной челкой. Честное слово, Герберту не приходило на ум ни одной причины, по которой этот чудесный юноша, приманившийся в замок по какой-то невероятной случайности, не должен принадлежать ему... Ему одному! Яблоко с фамильного древа фон Кролоков недалеко упало от яблони - сын графа тоже считал, что заслуживал собственного эксклюзивного лакомства на сегодняшнем Балу. Так Герберт не только порадовался бы за отца и его грандиозную трапезу, свершившуюся спустя почти тринадцать лет ожидания, но и смог бы в полной мере разделить его чувства и триумф. Разве не восхитительно будет, если Герберт, когда граф торжественно укусит Сару, присоединится к нему со своим партнером по танцам? Эта сцена будет изумительна в своей эпической красоте!
    Однако отец, увы, руководствовался соображениями более прагматичными и намеревался накормить паству на славу после прошлогоднего бледного и хилого обеда. "Ах да, тот крестьянин. - Герберт скривился, словно надкусил клюкву. - Это было не очень сытно и совсем не эстетично. Дикари, им должно быть за счастье просто рядом с нами постоять!" На секунду он представил, как львиная доля гостей так же жадно, яростно и жестоко набросится на Альфреда - едва ли кто-то предпочтет первым укусить его дряхлого и сухого, как вяленый ерш, наставника, дураков нет. Герберт вообразил себе, как черты юноши искажаются от ужаса, как кривятся об боли соблазнительные губы, а потом вспомнил, что кто-то в порыве голода раньше времени сломал крестьянину шею... Какое расточительство! Вот бы можно было сразу после официального начала Бала просто уединиться с Альфредом где-нибудь вне бального зала и забрать желаемое только себе одному.
    - Аа-ааа-ааа, - мечтательно и мелодично протянул Герберт. Плавный деревенский напев по непонятной причине легко лег ему на уши с голоса Сары, который время от времени доносился из спальни неподалеку, и теперь застрял в памяти. Герберт играючи украл у девушки мелодию, считая, что у его аристократических связок она получается гораздо лучше. Более того, сейчас, с длинными распущенными волосами и гребнем в руках, он напоминал сирену в мужском обличье, завлекающую в пучину ночного мрака неосторожных путешественников. Не успев подумать об этом всерьез, Герберт услышал за дверями покоев осторожные и неуверенные шаги. "Да неужели?.." - Аа-ааа-аааа, - повторил он и под чуть более длинную финальную ноту провел гребнем по волосам в последний, сотый раз.
    Фон Кролок положил гребень, подошел к двери и незаметно выглянул в комнату, где Альфред растерянно озирался по сторонам. "Если ты правда так его желаешь, - припомнил он спокойные слова отца накануне утром, - на балу тебе придется быть быстрым, чтобы отведать его крови". Граф тогда даже не представлял себе, насколько быстрым его сын может быть, если ему что-то взбредет в голову. Герберт игриво наклонил голову, показавшись в дверном проеме, и обворожительно улыбнулся.

    +2

    3

    Как нежная скрипка,
    В душе поет любовь.
    Но счастье так зыбко —
    Оно боится слов.
    И порою глаза
    Способны сказать,
    О чем мы молчим
    С тобою в ночи —
    Мир затихает, когда любовь звучит...
    Иногда один поцелуй говорит больше, чем тысяча слов.

    Кто же мог подумать, что ответы на вопросы, волнующие сердце, были прямо перед носом всё это время? Альфред, битый час просидевший в графской библиотеке по прихоти наставника, только сейчас обратил внимание на какую-то очаровательно-миниатюрную книжечку с изрядно потрёпанным корешком (вероятно, к её помощи не раз прибегали). Рифмы и метафоры средь пожухлых от времени страниц плелись любовной песней, окутывали теплом душу, вытесняя из неё и усталость, и досаду. Прекрасные и плавные, они напоминали о Саре и вдохновляли Альфреда на самый настоящий подвиг: отринуть слова, чтоб в искреннем невинном порыве согреть губы прикасанием. Стоило только вообразить себе эту спонтанность — и сердце забилось живей, и щёки воспылали огнём, и тени, навязчивые в этом скверном месте, казалось, отползли. В унисон этим грёзам его любовь пропела наяву.

    Наскоро миновав лестницу, он уже шел по запутанным коридорам замка, стараясь ступать осторожно, не создавая эха, вверяясь лишь ласкающей слух мелодии, теряя счет похожим дверям. Справа одна из них оказалась приоткрытой, и оттуда лился неяркий свет. Альфред сразу же устремился к ней. Не давая себе передумать, он шагнул через порог, собирался робко спросить: «Сара?» — но замер, только открыв рот. Такой спальни он ещё не видел. Не то чтобы он часто заглядывал в покои аристократов, но эта комната значительно отличалась от гостевых, в которых ему довелось побывать. Всё в ней говорило о том, что это чьи-то личные апартаменты, и принадлежали они если не самому графу, то кому-то, кто был для него очень дорог, кому он был готов подарить всё самое лучшее.

    Сильнее прочего в глаза бросилось обилие лавандового цвета — это была неожиданная, но весьма приятная выразительность, благодаря которой можно было хотя бы разглядеть то, что стремилось слиться с ночью: тяжелые портьеры на высоких стрельчатых окнах, расстилавшийся на полу ковёр, обивку кресел и банкетки возле кровати. Говоря о последней, нельзя было не отметить, что в этой комнате кровать занимала больше всего места. По-королевски широкая, с резными колоннами и балдахином, с высокой периной, как и полагалось замкам, построенным несколько столетий назад, она была увешана кружевом паутины, и на стылом покрывале того же лавандового цвета лежали чьи-то вещи. Недалеко от неё стоял изящный туалетный столик с трельяжем, на нём — ряд драгоценных шкатулок и коробочек, чей блеск уже давно померк.

    Можно подумать, эти покои не открывали годами, если не столетиями, и всё так и осталось нетронутым с того дня, когда в них застыло биение жизни. Но свечи напольных канделябров были зажжены, намекая, что здесь недавно кто-то был, и по таинственному пению Альфред догадывался, кто именно, — здесь пел его кроткий ангел.

    Пространство не ограничивалось одной лишь спальней. Заметив у правой стены открытую настежь дверь, за которой виднелись пёстрые роскошные ткани, Альфред верно понял — гардеробная. Та выглядела многообещающе. Он огляделся по сторонам и дал волю любопытству, подойдя к ней поближе. Однако наивно полагая, что глаза привыкли к полумраку, Альфред, завидев в углу очертания спадающего до пола плаща, так и подскочил от испуга! Потом выдохнул: это оказался всего лишь манекен. Да, правда, манекен! Слава Богу, что манекен...

    — Сара? — наконец позвал он вслух.

    Звук растаял в тишине, не сыскав ответа, и дело было не только в том, что кое-кто пролепетал себе под нос. Среди шелка и бархата, где, точно звёзды на небосводе, переливались стразы, заметные даже за десяток шагов, не было ни единой живой души. Ни в одном наряде не узнавался женский. Всюду камзолы и костюмы, фрачные пары и плащи, какие носили только хозяева замка. Стало ясно: Сару следовало искать не здесь. Пора было и вовсе скорее уходить отсюда…

    Альфред повернул голову в сторону выхода, но тотчас ощутил слабый поток воздуха за спиной: холод вдруг пополз по его затылку, скользнул мимо лица и заставил обернуться. Сердце пропустило удар. Это был уже не смутный силуэт, порожденный разыгравшимся воображением. Аристократическая стать, гордо развернутые плечи и невероятно высокий рост: в дверном проёме ванной комнаты стоял сам виконт фон Кролок. И Альфред, вместо того, чтобы бежать прочь, отчего-то замер перед ним, не в силах ступить ни шагу.

    Сейчас, в лёгкой шелковой пижаме, с ниспадающими по плечам светлыми волосами, его образ казался совершеннее античных статуй, высеченных руками искусных мастеров. Он воплощал собой нежность, подобную весеннему саду, цветение которого остановили во времени и пронесли сквозь века, и одновременно с этим — коварство, холодное и утончённое, присущее тем, кто всегда получал желаемое. Альфред смотрел на него, но не мог вспомнить ни одного человека, хоть сколько-нибудь похожего, — красота этого существа была дьявольски безупречна. И Альфред был почти готов счесть его божеством, если бы только не имел никакого представления о вампирах.

    Он быстро опомнился. Безмолвное восхищение, которое едва отразилось в испуганных глазах, заслонила тревога, захватившая мелкой дрожью руки, до сих пор сжимающие томик стихов, и осела где-то в районе солнечного сплетения. Затем к ней присоединилась неловкость от всей ситуации: пора запомнить, что не следует заходить в чужие покои без спроса. Особенно в замке фон Кролоков.

    Мысленно проклиная своё любопытство, Альфред растерянно заморгал и собрался спешно ретироваться, выпалив единым духом:

    — Прошу прощения!

    * За вдохновение в написании текста благодарю: Хэлину Хэйтер, Брэма Стокера, Джозефа Шеридана Ле Фаню и др.

    Отредактировано Alfred (2024-10-27 19:12:53)

    +1

    4

    Не каждому понравится, когда его называют чужим именем. Только не Герберту, только не женским. Горе кому-нибудь из его надоевших за десятилетия кавалеров, если бы это была оговорка в порыве страсти. Горе любому, кто, будучи проклят стереотипным складом ума и завистью, столь неумело посмеялся бы над его волосами, почти достигающими середины лопаток. Тогда обидчик всенепременно не досчитался бы клыков. Но юноша, который по очень удачной случайности забрел к Герберту в спальню, не имел с этими личностями, не обученными хорошим манерам, ничего общего. Очаровательно ошарашенный, хорош собой, новый, он вызывал не раздражение, а романтическое любопытство, появился в этих покоях ровно в тот момент, когда их владелец предавался мечтам о нем, словно прочитал его мысли на расстоянии, да еще и так мило попросил прощения за свое неосторожное слово... По крайней мере Герберт, чей мир был до ужаса эгоцентричен, подумал, что Альфред извинялся именно за это, а не за неожиданное вторжение. Последнее, наоборот, оказалось как нельзя кстати, и вампир просто не мог не ухватиться за возможность.
    - Постой! - окликнул он требовательно и в то же время мелодично, почти в тон сладкой песне, которую мурлыкал минутой ранее. Изящный жест протянутой руки был призван если не поманить юношу ближе, то хотя бы заставить его замереть на месте, и внешне казался абсолютно расслабленным. Тем временем внутри у Герберта от умиления, вожделения, жажды и нетерпения будто дергалась натянутая струна. Стоять и выжидать, пока Альфред подойдет на зов сам, было просто невыносимо, и фон Кролок, не привыкший отказывать себе в таких мелочах, легким бесшумным шагом приблизился к нему почти вплотную. Хотелось поскорее запустить когти в добычу, ослабить повязанный бантом бордовый галстук на шее, поворошить пальцами темные волосы, как он уже пытался сделать это прошлой ночью у ворот замка... Тогда Альфреда, кажется, едва не сдуло от страха обратно в лес. Помня об этом, Герберт на миг замешкался, прежде чем трепетно протянуть обе руки и сомкнуть пальцы на плечах юноши. Прикосновение казалось мягким, сопровождающая его игривая улыбка обезоруживала, однако попытайся жертва вырваться, это вряд ли бы у нее вышло. Бархатистая ткань пиджака на ощупь была недорогой, но приятной и ласково пропускала исходящее от Альфреда тепло. - Я хочу с тобой... - "много чего", - поболтать.
    "Или ты предпочел бы обсуждать с девой, которую здесь искал... ну я не знаю. Может быть, то, с кем она пойдет на Бал вместо тебя, как она очарована моим отцом, или про подарки, которыми он ее осыпал? Так себе тема для разговора, не находишь?"
    В то время как для графа, сколь бы красиво он ни ухаживал за своей гостьей, она оставалась лишь игрушкой и украшением его затяжной тоски, Альфред, похоже, был искренен. Герберт не мог не понимать, что именно Саре он обязан появлением в замке этого чудесного юноши. Возможно, тот правда влюбился с первого взгляда, возможно, просто вообразил себя рыцарем и решил стать героем для прекрасной дамы в беде, а там будь, что будет. Но скорее всего, конечно, первое - Герберт определил, сколько в нем смелости, буквально наложением рук, когда почувствовал легкую дрожь. Боится, но бросился навстречу опасности. Быть может, это и есть любовь, но когда Герберта это останавливало? "Я же лучше, - подумал он самодовольно. - А эта рыжая девица точно разобьет тебе сердце. Да-да, то самое, что только что замерло при виде меня". На секунду Герберт представил, как на лице Альфреда отражается боль от потери возлюбленной, которая ушла за графом во мрак, и залюбовался. Тьма, в этих огромных глазах завораживающе смотрелись бы любые эмоции - и печаль, и удивление, и страсть, и нежность. И он хотел пробудить их все и насладиться этим букетом вкусов сполна.
    — Знаешь, отец в восторге от тебя, — проговорил Герберт с восхищением, какое вряд ли выдавала мимика графа, когда тот беседовал с Альфредом с глазу на глаз. Он даже чувствовал, будто открывает какую-то тайну. Из смертных мало кто умел читать выражение непроницаемого лица, на котором едва заметное движение брови означало изумление, легкий изгиб губ - досаду, а затаенный блеск в бездонных голубых глазах - бурную страсть. Когда граф решил уединиться с Альфредом, а не его престарелым спутником, юноша мог почувствовать его интерес, но восторг едва ли. И уж точно не расшифровал смысл, вложенный Гербертом в этот завуалированный комплимент, - что хозяин замка и господарь вампиров одобряет его и согласен принять в своей темной обители как компаньона, соратника, спутника или друга своего сына. Да, пожалуй, лучше начать с последнего. – И мне кажется, что мы с тобой подружимся. - Просияв ослепительной улыбкой, Герберт обошел Альфреда сбоку, откровенно смерил его взглядом от макушки до места, где заканчивались полы пиджака, и кокетливо скользнул кончиками пальцев по плечу почти до локтя. Рука юноши, плотно прижатая к туловищу и вцепившаяся в книгу, оказалась очень напряженной и мелко дрожала, то ли от общей неловкости ситуации, то ли потому что вампир играючи, всего одним шагом преградил ему путь к выходу.

    +2

    5

    Никогда ещё Альфред не испытывал столь сильного желания слиться со стеной, стать предметом мебели или сползти по плинтусу, чтобы улизнуть обратно в коридор. Вся его неуклюжая поза, то, как он задержал дыхание, зажмурился, осознав, что диалог неизбежен, выдавали в нём эти тщетные попытки.

    После того как Герберт его окликнул, просто взять и убежать виделось не менее нахальным поступком, чем бесцеремонно ворваться в комнату. Чтобы не прослыть совсем лишённым благовоспитанности, Альфред решил хотя бы изобразить из себя спокойствие и непринуждённость: он повернулся обратно, приосанился, постарался унять тремор, который будто нарочно одолевал в моменты, когда нельзя было показывать слабость. В тот же миг руки Герберта, казалось, пришли на помощь, но на деле только усилили волнение: плавно опускаясь на плечи, они, по ощущениям, вцепились в них покрепче, делая покровительственный жест более настойчивым, не терпящим протеста, точь-в-точь как прошлой ночью у ворот замка. Сейчас Альфред вновь видел эти длинные тонкие пальцы на периферии зрения. Бледные, почти белее снега, явно не знающие труда, они не побрезговали бы испачкать себя каплями крови, а острые ногти были словно намеренно заточены для того, чтобы красть сердца в самом буквальном смысле. Он страшился встретиться взглядом с обладателем этих рук, как будто это было величайшим дерзновением или шагом в пропасть: в памяти всё ещё был свеж неясный трепет, вызванный то ли особой впечатлительностью, то ли коварным очарованием вампира, и потому глаза Альфреда теперь метались по сторонам, ища лишь пути отступления, а разум огораживался безмолвной молитвой, пропуская льстивый комплимент мимо ушей.

    Перстень на пальце, что ловко скользнул к локтю, отражал мерцание свечей, и один только камешек на нём наверняка стоил дороже всей жизни Альфреда — так чем же, в конце концов, он заинтересовал искушённого вниманием и роскошью сына графа? Неужели во всём замке не нашлось ему компании в виде какой-нибудь хорошенькой девицы, отчего тот был вынужден искать общества кого-то столь непримечательного, как Альфред? Разве что запах живой крови дразнил его нос, и он выбирал себе жертву из тех, кто первый попадался под руку, уступая Сару отцу. В таком случае, быть может, у Альфреда был хотя бы малый шанс отвлечь Герберта и убедить его в том, что он совсем не вкусный.

    Альфред вдруг почувствовал в себе порыв смелости и на долю секунды взглянул ему в лицо, широко распахнув глаза:

    — Но я должен... — нервно обронил он, вновь развернув носы ботинок по направлению к выходу, однако запнулся на полуслове, когда когтистая рука тут же властно сжала его поперёк туловища, возвращая назад. Альфред до боли прикусил губу от досады за свою отчаянную попытку, не увенчавшуюся успехом, пока его сердце бешено колотилось, намереваясь выпрыгнуть из груди. Впрочем, едва ли он бы решился сказать фон Кролоку-младшему в лицо, что именно он считал своим долгом. Мало того, что излишняя честность могла сделать эту ловушку более беспощадной, так ещё и само присутствие Герберта бросало в противоестественное сомнение.

    Отредактировано Alfred (2024-09-20 22:41:49)

    +1


    Вы здесь » Musicalspace » Фандомные игры » Lös die Fesseln der Moral


    Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно