Солнце уже клонилось к горизонту. Алексей пришпорил коня, надеясь добраться до Москвы засветло - вот же она, рукой подать, через поле и через лес, вверх да вниз по холму. И все же припозднился он, нужно было выезжать несколько дней назад. Тянул время, купался в материнской любви и нежности, выслушивал все это ласковое, чего так не хватало в детстве... и не мог отказаться. Просто не мог.
Алексей хорошо помнил свои восемь лет и разлуку с матерью. Помнил, как отец бросал страшные слова - измена, заговор... не до конца понимал их, но помнил. Голос Петра громом разносился по дворцу; захочешь спрятаться, не услышать, и то не выйдет. А потом Евдокия пропала, как в воду канула. Алексей искал ее, звал, плакал до хрипоты, несмотря на утешения нянек и недовольство отца. При нем расстраиваться было нельзя, приходилось прятать тоску глубоко внутри и быть "мужчиной". В восемь-то лет. Может, у кого и получалось, но Алексей чувствовал себя ребенком, несчастным ребенком, у которого отняли мать, и который боится своего шумного властного отца. Царевич, наследник, сын - столько громких слов, а итог? Отцу едва ли было до него дело всерьез. Тот всегда был занят своими чрезвычайно важными государственными делами, и даже просто поговорить с ним, поведать детские горести, посетовать на неудачу или порадоваться успеху, у Алеши не получалось. Юный царевич заикался, и заикался тем больше, чем сильней волновался, а волноваться приходилось даже просто от мысли, что вот, отец здесь и вроде бы готов слушать, но через несколько минут опять исчезнет, и надо успеть, просто необходимо успеть... и от этого он тушевался, нервничал, не мог сказать буквально ни слова. Кажется, это раздражало отца.
Заика, слабак, неудачник. Алексей не слышал этих слов, может, додумывал где-то, ловя обрывки разговоров на улице и в покоях. Но, будучи неглупым юношей, прекрасно понимал, сколь велика разница между самим Петром, царем Российского государства, и царевичем Алексеем. Как мог он такой, нерешительный и сомневающийся, болезненный и с трудом выговаривающий слова, получиться от семени Петра?
"Я справлюсь", - говорил себе Алеша, когда отец поручил ему постройку укреплений в Москве. "Я сумею", - искренне думал он, требуя идеальной подготовки рекрутов, пытаясь требовать, по крайней мере. Отца все слушались беспрекословно, его мощный голос звучал устрашающе, и люди мгновенно склоняли головы, только чтобы избежать суровой кары. И что мог противопоставить этому Алексей? Ему обещали повиноваться, клятвенно заверяли, что успеют, но в указанный срок работы все еще продолжались, ответственные лица отсутствовали, и царевич при всем желании не мог найти концов, а кто вообще должен ему отвечать за невыполненные работы. Наказывать? Как отец, плетьми, острогой, монастырем? Ему следовало найти в себе силы, твердость и мощь петрову, чтобы призвать нерадивых исполнителей к ответу. Возможно, однажды он тоже сможет, особенно если справится с заиканием, вечно нападавшим невовремя, и чем сильнее он пытался совладать со своей несовершенной природой, тем хуже выходило.
"Я успею", - думал Алексей, въезжая в белокаменные ворота. Но суматоха, встретившая его буквально у входа, заставила холодные мурашки бежать по спине. "Государь? Здесь? Господи, спаси и сохрани..."
Он явился под очи отца, не успев даже переодеться с дороги. Сразу с коня, да под строгие очи. Петру, разумеется, донесли, где он был и с кем. С предательницей Евдокией, по воле жестокой судьбы приходящейся Алеше матерью. С единственным человеком, который всерьез его любит и принимает участие в его непростой судьбе - так, как может.
- Р-р-рад вас в-в-видеть, о-отец, - с трудом выдавил из себя Алексей, проходя в покои, где его ждал царь Российский. - Ж-жаль, п-пи-письмо не п-при-ислали, я б-бы встре-е-етил вас как п-по-подоб-ба-ет.

– Дороги каждый год мостим, Mein Herz, а толку-то? По зиме высыплет, весной размоет – и снова лужи да колдобины. Иначе к этому делу как-то подходить надобно, инженер вот к нам англицкий едет, буду его донимать, ежели дорожное дело знает, – беззаботно отозвался Меншиков, по тону чуя: Петр на самом деле не зол, просто поддевает привычно. В конце концов, деньги на перестройку дворца царь ему выделил сам, считай, приказ отдал. А пенять на дороги – святое: после кареты-то. Данилыч бы вот ни в жизнь в эту колымагу тряскую не сел, даже ради чести рядом с царем проехаться. Но дороги да мосты по всей стране были бедой, токмо вот править ее надо было так, чтобы одним махом, а каждый год камешки в мостовой перекладывать – деньги на ветер. А деньга счет любит, как любил его батюшка говаривать.
Распахнув дверцу кареты, он помог Петру выбраться, глянув тревожно: тот отмахивался, а на ходу был не тверд, да и руку-то оттолкнул, но прежде цапнул, что синяк останется, видать, и правда доконала дорога. Гонца он выслал, покои царские уж готовы, да только хорошо знал князь царский норов, пока сына не дождется, отдыхать не станет.
Он махнул, мигнул, недовольно нахмурился – и вот уже во все стороны прыснули люди. Еще на последней стоянке указания розданы были: знал ведь, за чем в Москву ехали, понимал, чего первым делом Петр потребует. А приказы царские предвосхищать надобно, иначе завсегда услышишь, что припозднился.
– Не изволь беспокоится, уже всюду послано. И за царевичем, и за планами, да еще инспекцию провести велел, через пару часов люди притекут – все как на духу выложат. Вот, откушай пока водицы студеной, – из дому выбежал наскоро оправивший одежонку служитель с серебряным подносом в руках. – Квасу да закусить, чем бог послал, подадут сейчас.
Встречать прибывших вышел дворецкий, почтительно растворивший двери перед Меншиковым и его сиятельным гостем. Князь следовал за Петром, тщательно скрывая нетерпение: что там, внутри, за красоту навели, он и сам пока не видал. Объясняли ему, картинки рисовали, но что по картинкам поймешь-то, смотреть надобно. А не досуг ему доглядывать. Пока война идет – так только на людей верных надежа, ему шведа бить идти. Не до Москвы сейчас, город новый, Питербурх, он как младенчика золотушного выхаживал, нечего шведам его труд поганить.
Что уж там, не любил Меншиков Петербурга поначалу, да к трудам своим сердцем прикипел. Сил вложенных всегда жалко.
Да только раз уж судьба привела в Москве побывать, любопытно было князю увидеть, что же итальянец велеречивый выстроил. Улыбался-то сладко, да говорил, точно речка бежит, «жур-жур-жур» свое, а что на деле вышло – вот сейчас бы и проверить. Ничего, потом прикажет по всем комнатам да службам себя провести, сейчас освежиться надобно наскоро да за дело.

Стоило им перейти в просторный кабинет с тяжелым дубовым столом, пока еще полностью пустым, как примчался посыльный с документами да вестями, что царевича на Москве нет. Петр нахмурился, так что сразу ясно стало: быть грозе. Меншиков торопливо склонился над бумагами, надеясь, что хоть там будет что, способное бурю отвести.
Что уж, планы, конечно, толковые. Да то и понятно, Корчмин – инженер опытный, абы кого восстанавливать укрепления китайгородские, конечно, б не поставили. Царевич тут руку не приложил, какой уж из него инженеришка-то? Давно разговоры ходили, чтобы его учиться послать, да токмо пока жил парень недорослем, сказывают, кутил напропалую. Не то, чтобы это само по себе плохо было: Данилыч искренне верил, что ничто так не способствует превращению изнеженного птенца в крепкого духом мужчину, как кутежи и война. Плохо то, что кроме кутежей, пока похвастать царевичу было нечем. Меншиков по бумагам его главным наставником проходил, хоть и было то курам на смех: он то в походах, то в Петербурге, ученик – в Москве, да и каким бы наукам его мог обучить светлейший?
Да ежели царь приказ дал, куда ж денешься? Все сведения о том, какие науки изволил (точнее, не изволил) изучать юный царевич, Меншиков приказал собирать, и хоть повлиять не мог, а быть в курсе считал необходимым. Судя по донесениям, ситуация была весьма плачевна. Что на деле – сейчас и поглядят.

Царевич словно подгадал, чуть не с разбегу в кабинет влетел. Отыскали-таки, значит. С отцом почтителен, царедворца его и заметить не соизволил. Меншиков аж зубами скрипнул. «Что, сердчишко-то в пятки ускакало? Ну-ну, поглядим, что отцу врать станешь, прихвостень поповский». А только ни слова ни сказал, да в лице не изменился ничуть.
Царь-государь вопросов задавать не стал, с порога разнос устроил. Да еще и соратника своего в спор втянуть попытался, бумагу с фортецией через стол кинув. Меншиков знай помалкивал. Известное дело, свои собаки грызутся, чужая не мешай. Так что он старательно изображал предмет интерьера, да про себя думал, чем, в случае чего, Петра отвлечь. А у царя, вон, уже и щека задергалась. Не сумеет если Алексей Петрович ответить, вон придется царя тащить, дело срочное выдумывать. Наследник, какой ни есть, один, об этом всякий час помнить надобно, да не Петру одному, а и тем, кому при наследничке этом жить.