Не сказать, что Марте ночами снился Мариенбург или она тосковала по Крузе, но привыкать к переменам было тяжко, а те все грозились повторяться. Муж сгинул, кажется, тем самым давая право считать себя вдовой, судьбой пастора, на которого Марта работала, она не особо-то интересовалась. Красивая статная девка притягивала взгляды, и хотя ничего для того не делала, а находились те, кто были готовы предложить прачке и теплую постель и иные свои подарки. Таковым был и Шереметев, который не считал чем-то невообразимым прислониться к округлой груди девушки, мягко ее оглаживая, и приходилось поднимать глаза к небу, в надежде, что не заметит выражения лица. Противен тот ей не был, но как-то обидно становилось, что на судьбу Марты никак не приходилось чувство, которым можно было бы окутаться и побыть счастливой. Она и Иоганна не любила, но тот был молод, хорошо собой, драгунская форма ему была к лицу, а небрежность, с коей Крузе сосватался к пасторской служанке, пленила Марту. Да и почему бы и нет, Глюк обещал в благодарность за ласку пристроить служанку в хорошие руки, особенно, если та продолжит работать в его доме. Пастор слово сдержал, да вот Крузе - нет, не то в плен попал, не то погиб от рук русских.
Оказаться в плену самой оказалось не самым неприятным делом, даже с учетом Шереметева. Тот, в общем-то, был ненавязчив, да и быстро выдыхался, с простуженным храпом засыпая на соседней подушке. Марта по утрам рано вставала, уходила из хозяйской спальни делами домашними заниматься, и так бы и тянулось все дальше, пока Меншиков на пороге у Шереметева не появился. Что там да как было, ливонка до сих пор сказать бы и не могла, да и не спрашивала, пусть и подъедало ее бабское любопытство. Но новый дом, новая жизнь, новое имя сыграли свою роль, и снова судьба сделала прыжок вперед, едва не сбивая Марту с ног. И не Марту уже вовсе.
Теперь ее звать Катериной.
Свое место в доме у Меншикова Марта - или уже Катерина - не могла бы определить с точностью. Но было оно и было, и на том спасибо. Не тащилась в обозе на телегах - уже хорошо. Глазела в окно на город новый, что русский царь решил отстроить, но видела пока что совсем не красоту, а извечную грязь да болото. Впрочем, чуть дальше все же смотрелись дома неплохие, все больше каменные, не все выстроенные, но грязь - сплошняком, и страшно ступить по ступеням с кареты да на землю. Выбираясь последней, Катерина юбки скромного платья повыше поднимает, лишь бы не замарать. Ступает осторожно, ногу ставит, да по камешкам туда, к крыльцу. Александр Данилович не спускается, ждет, Катерины зыркает на него из-под опущенных ресниц, ждет, когда сможет в дом войти. Стоит в сторонке, скромница, не говоря ни слова, что, впрочем и неудивительно: малограмотная ливонка русскому учится не быстро, хотя и пытается честно. Читать Катерина не любит, буквы ее не слушаются, слова запоминает неплохо, но стесняется того, что запинается и путается.
В коридоре прохладно, солнечные блики бегут под ногами по навощенному полу. Осмотреться можно и позже, Катерина за Дарьей Михайловной все увязаться хочет, да Меншиков задерживает прямо в коридоре. Заплутает потом, да ладно, и смотрит Катерина внимательна на Александра Даниловича. Дело, значит, есть. Любопытство тут же голову поднимает, до вечера ждать невмоготу, и ливонка надеется, что хоть подсказку какую Александр Данилович даст, но тот лишь шлепок дает, вызывая фырканье, быстро сменяющееся смехом.
- Ждать буду, - бросает чуть угловатые слова чужого языка, да торопится вслед за Дарьей Михайловной.
До вечера время проходит в привычном ритме хлопот, что бывают, когда на новом месте обживаешься. То да се, и вот уже к ужину дело тянется. Комната у Катерины и правда небольшая, но ее, и это сердце греет. Ожидание тоже греет, Марта уж ополоснуть лицо успевает, да косы заново заплести, прихватив шпильками, коими одарила по доброте душевной Дарья Михайловна. Смотрится в зеркало, хороша все же, свежа, уже не измученная тяжелой работой, хотя и в прачках Катерина не страдала, отличаясь выносливостью, едва ли не лошадиной.
