Musicalspace |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Musicalspace » Фандомные игры » гораздо больнее молчать...
Фандом: Графиня де Ла Фер
Сюжет: основной
ГОРАЗДО БОЛЬНЕЕ МОЛЧАТЬ...
Участники:
Anne de Bueil, AramisВремя и место:
декабрь 1624 г.Случайные встречи приносят не радость, а боль, особенно, когда знакомые призрачные черты самые реальные и правдивые.
Предупреждение:
Отвернитесь, если будет неприлично.
[indent] В полумраке коридоров Лувра может крыться всякое, от припозднившихся любовников в нишах за тяжелыми портьерами до убийц, на острие чьих кинжалов переливается яд, для пущей уверенности, что цель будет поражена. У Анны кинжал под тяжелым плащом прячется, наточенный, чтобы резать по живому. Но ей все равно неуютно: никому не бывает уютно, в конце концов, Лувр - самое опасное место не только Парижа, но и Франции, где смерть неразборчива, впивается когтями в душу, сминая все надежды на жизнь, заставляя задыхаться. От того и напряжение обвивает гибкое тело, а когда Анну легко ловят в плен чужой хватки, утягивая за угол, она не сдерживается, вскрикивает. Кинжал ложится в руку, острие его упирается под ребра, чувствуя кожаный колет, в полумраке чадящих факелов мелькает белозубая улыбка.
[indent] Рошфор.
[indent] - Вы с ума сошли, - шипит Анна, отпихивая мужчину, - а если бы я вас убила?
[indent] - Тогда моя смерть была бы прекрасна, от рук красивой женщины, за чьи обликом кроется змея.
[indent] Анна злится. И эта злость требует вырваться наружу, разрушая все, мешая вернуться к привычному сарказму, что ей уже давно стал броней, но в зеленых глазах пламя стухает, и хотя остатки чувств тлеют, миледи старательно стремится успокоиться.
[indent] - Вы все испортите, граф. Всю мою работу.
[indent] - О, прошу прощения, - Рошфор протягивает небольшой квадратик бумаги, записка сложена в несколько раз непривычным способом. Анна быстро разворачивает ее, уже предчувствуя, что ей это не понравится. Шаг в сторону к факелу, буквы в записке строгие и ровные, принадлежащие Ришелье. Такие же, как он сам, размеренно-педантичные. Анна вчитывается в присыпанные песком строки, приставшие к листу, и ей все это нравится еще меньше. Хочется воскликнуть, что кардинал ей смерти желает, но по большому счету, все они, что она, что стоящий рядом красавец-граф всего лишь инструменты в руках государственного мужа. Прелат уже списал их со счетов, на всякий случай, и он никогда не даст Анне желаемое.
[indent] - Давно ли вы записались в простые курьеры?
[indent] - А что, будет ответ? Нет? Ну не пытайтесь меня сжечь взглядом, дорогая Анна, лучше сыграйте роль моей любовницы, если кто будет идти...
[indent] - Передайте его высокопреосвященству, что я выполню его волю, - де Бейль протягивает руку с запиской, уголок загорается от чадящего факела, медленно разгораясь. Пламя сжирает буквы, превращая их в пепел, делая неузнаваемыми; Анна держит записку, бездумно глядя на бумагу, пока огонь не добирается до кончиков пальцев, тогда она разжимает их, и записка в крутящем движении летит вниз, унося приказ Ришелье за собой в никуда.
***
[indent] Узнать, что скрывает де Тревиль. Замечательно. Что именно хочет знать, кардинал, конечно же, не уточняет. И Анне это мешает мыслить ясно, но все же за весь день в голове вызревает план, снова рискованный, но других у миледи нет сегодня. Хлопоты королевы в монастыре Сен-Дени оставляют Анне свободу, а просьба отпустить мадам Бонасье домой, навестить супруга, находит отклик. И хотя Констанция не скрывает своей нелюбви к несуществующему галантерейщику, все же чтит его, как может. Чтить мужа, которого нет на самом деле, легко. Было бы хуже, исполняй кто сию неблагодарную роль.
[indent] Она возвращается в дом, который снимает, с порога зовет:
[indent] - Кэтти!
[indent] Ураганом проносится по комнатам, желая сейчас, чтобы служанка оказалась в постели с очередным кавалером, чтобы отвязаться на нее вполне законно. Но девушка все так же прилежна, выскакивает из кухни, отряхивая руки:
[indent] - Ой, вашсветлость, а я вас сегодня не ждала, но решила, вдруг вы придете, а тут пирог готов...
[indent] - Пирог? Какой к чертям пирог? - Анна срывает с плеч плащ, бросая его на пол. - Помоги мне собраться... достань бордовое платье, помоги одеться и причесаться. Быстрее, Китти, расторопнее, иначе мне придется задуматься о том, что тебе у меня не место!
[indent] Анна кривит душой: Кэтти хорошая девушка, исполнительная, содержащая в порядке дом Шарлотты Баксон, ее вещи, ее жизнь. И даже мужчин не водит, что редкое достоинство для парижанок. Она видит, как у служанки чуть подрагивают губы от подобной несправедливости, но решает, что вернувшись из казарм, обязательно одарит девушку новыми чулками, а может даже старым каким своим платьем. А пока нет времени жалеть ее.
[indent] Улицы Парижа медленно погружаются в сумерки, когда неприметная карета отстукивает по мостовой ритм движения, приближаясь к казармам мушкетеров. План был немного безумен, если так подумать, но и обоснованным. Вечером бравые солдаты короля стремились заполонить таверны и бордели, наслаждаясь обществом оплачиваемой любви и драками с кардинальскими гвардейцами, и наверняка в самих казармах будет не так уж много людей. Сам граф де Тревиль отбыл из столицы решать семейные проблемы, и Анна планировала проникнуть в его кабинет, изучить его переписку, бумаги, а после исчезнуть, не будучи пойманной. Для такого дела весьма необычно смотрелся наряд, выбранный миледи: бархатное бордовое платье, в меру откровенное, не в меру дорогое, так и притягивало взгляд к его хозяйке, выхватывая соблазнительные изгибы фигуры женщины, чье лицо было скрыто полумаской в тон, а на плечах лежал темно-синий плащ, вышитый серебристыми нитями. Но еще в первые годы своей шпионской карьеры Анна де Бейль усвоила простую истину: чем больше ты желаешь остаться незамеченной, тем меньше шансы на это. А яркую птицу не запомнят, ведь она не вызовет никаких подозрений своей открытостью.
[indent] Проникнуть в казармы выходит просто: солдаты любят женщин, а женщины любят мужчин, сильных и привлекательных. Многие мушкетеры могли бы рассказать о том, что у них есть любовницы, чьи лица предпочтительнее скрывать, а потому загадочная женщина никого не удивила, сорвав лишь пару скабрезных шуток, на которые не отвечает - чай не шлюха, а благородная дама. На утром по казармам пройдет слушок, что к кому-то являлась любовница, и этот кто-то зажал мешочек с деньгами на дорогое вино, но они же все имеют свои понятия о чести, а потому никто не увидится молчанию товарищей по оружию.
[indent] Добраться до кабинета де Тревиля выходит легко, и никакой замок не способен остановить Анну. Слишком все просто, и под ложечкой неприятно сосет подозрение, что обязательно что-то пойдет не так. Де Бейль подходит к окну, бросает взгляд на внутренний двор, пустой в этот час, лишь какой-то мужчина в обыденной своей одежде, при шпаге да в шляпе с пером заходит с улицы. Анна задергивает тяжелые портьеры, зажигает найденный огарок свечи и начинает исследовать стол. Чем быстрее управится, тем лучше. Париж уже во власти подступающей ночи, карета ждет в квартале от казарм, но улицы уже небезопасны. И даже смелость Анны имеет пределы, хотя бы потому, что ей не нужны лишние трупы, пусть и жаждущих наживы разбойников. Двор Чудес во все времена имел власть над ночным городом.
[indent] Де Тревиль, увы, был предусмотрителен, а может никому не доверял. Верхние ящики оказались пусты, нижний же заперт. Анна уж было вооружилась ножом, но замирает - слишком уж явные следы вторжения останутся, что вызовет у главного мушкетера подозрение. Граф, может, тугодум, но вовсе не дурак.
[indent] Черт...
[indent] Черт!
[indent] Шаги в городе и несколько удалых голосов заставляют застыть мраморной статуей, почти что ангел у алькова. Анна гасит свечу, почти что не дышит, но мужчины проходят, не глядя на дверь. А кардинальская шпионка решает, что пора закругляться. Несколько незначительных писем с общими фразами о войне, ничего не значащие реестры продуктов, которые закупает мушкетерский полк, и верность, о, верность тут сквозит во всем - де Тревиль верен Франции и королю, пусть король и не заслужил подобной верности. Придется разочаровать Ришелье, но пусть, переживет.
[indent] Анна торопится, подбирает юбки, выходит в коридор, плотно закрывает за собой дверь. Наслаждается тишиной. Конечно, незапертую дверь де Тревиля заметят, но коль ничего не пропало, спишут на хлипкий замок. Главное, вовремя уйти.
[indent] Только путанные коридоры казарм мешают этому плану. Какой-то поворот сбивает Анну с пути, и вот уже она не понимает, куда идти. Откуда-то снизу, не то со двора, не то со столовой доносятся звуки, голоса и мужской смех. Не хватало еще выйти к скопищу мушкетеров на подпитии, сомнительное удовольствие, которое не переиграет даже хитрость. И снова шаги, с другой стороны, Анна оборачивается, всколыхиваются юбки вокруг ног, сквозь полы плаща просвечивает винный бархат, в прорезях маски блестят глаза. Из-за поворота появляется мужчина, на принятие решения у женщины даже не минуты - секунды. Она не дает ему опомниться, задуматься о том, что тут делает нежданная гостья, бросается вперед:
[indent] - О, сударь, слава Богу, вы здесь. Я совершенно не понимаю, куда идти. Эти коридоры как лабиринты, а еще мне обещали, что граф де Тревиль мне поможет, но его нет дома, говорят.
[indent] Голос у Анны чуть подрагивает от напускного волнения, звучит выше привычного, частит словами, полными смущениями. И повода нет прятаться, но маска скрывает лицо, значит, стоит до конца сыграть роль глуповатой состоятельной девицы, оказавшейся в столь неподходящем месте.
Отредактировано Anne de Bueil (2024-09-24 22:21:46)
[indent] В полумраке коридоров Лувра может крыться всякое, и оттого нести караул в стенах дворца считается занятием почетным... хотя оплачивается оно так же скудно, как и любое другое. Мушкетеры Его Величества сыты честью, а не тем, что можно купить на блестящие позвякивающие ливры, и гордость с лихвой заменяет им пару нового белья или добротно пошитый камзол, а крохотные остатки нехитрого жалованья можно потратить на бургундское да цветок для дамы сердца. Бравый солдат пьет, поносит власть имущих, расписывается в любви к своей стране и сегодняшней красотке, но при этом исполнителен и готов служить своему господину в любом состоянии. Даже если в стельку пьян.
[indent] Арамис, впрочем, был пьян лишь слегка. Пара бокалов вина в дружеской компании - разве же считается? Короткая пламенная речь, после которой двое, жаждавшие прежде поубивать друг друга, вновь стали друзьями и не желали отпускать помирившего их мушкетера без угощения, пусть даже мушкетер этот был сегодня на службе и охранял казармы. Занятие это считалось пустяковым, кто ж в здравом уме сунется в святая святых королевских солдат, которых тут и без охраны целая толпа? Единственное, на что всерьез стоило обращать внимание, - кабинет господина де Тревиля, и уж эту обязанность охрана исполняла рьяно и без проволочек. Покои капитана должны быть неприкосновенны, кто бы ни шлялся по казарменным коридорам после заката солнца, и Арамис, как и прочие, свято чтил эту часть своей службы. Даже будучи не совсем трезв.
[indent] Тень мертвого аббата неодобрительно качнула головой, когда мушкетер пригубил первый бокал, и почти совсем поблекла, растворившись в скапливающемся в углах полумраке, когда он допил второй. Арамис прекрасно осознавал, что получаемое здесь жалованье было ощутимо больше тех скромных су, что аббат пытался скопить в прежние времена, однако и затраты у мушкетера несравнимы с теми, что требовались на поддержание в высшей степени аскетичного существования нищего священника в бегах. Переменив жизнь и поддавшись друзьям, увлекшимся идеей служить своей стране и Его Величеству, Арамис почти неожиданно для себя обнаружил, что роскошь ему по нраву. Тонкость батиста, гладкость шелков, нежность ароматов и мягкость подушек нашли путь к его сердцу и телу так же просто, как прежде - книги и проповеди, ладан и свечной воск. Тот, кто раньше отрицал мирское, оказался среди соблазнов, поддался им и... почти не чувствовал сожаления. Почти. Вот только призрак аббата изредка являлся бесплотной тенью, напоминая об утерянном пути и навсегда отрезанной дороге к райским кущам. Но о кущах ли райских мечтать солдату, чья плоть должна наливаться силой и вином во имя короля, служить которому есть благо? О, Арамис мог рассуждать об этом часами, настраивая слушателей на почтительный лад, внушая им ощущение праведности своих деяний... и нередко экономил на вине, вкушая угощение от благодарной паствы. Это ли не счастье?
[indent] Арамис невольно улыбается краешком губ, когда коридор, чуть покачиваясь, делает поворот - до кабинета де Тревиля, возле которого он должен появляться регулярно и проверять, все ли в порядке, уже рукой подать. Откуда-то доносятся голоса и мужской смех, и Арамис улыбается чуть шире, узнавая знакомые нотки. Можно дойти и до этой компании и разжиться еще одной чаркой вина после того, как он в очередной раз убедится, что с кабинетом де Тревиля все прекрасно.
[indent] Этой улыбкой, чуть пьяной, чуть задумчивой, совсем толику мечтательной и удивительно открытой, Арамис и встречает кинувшуюся к нему девушку в маске.
[indent] - О, сударыня... тише, тише. - Легкий смешок, руки мягко придерживают ее за предплечья - короткое, почти невесомое касание. Не дай Бог напуганная мадемуазель решит, что ей и тут угрожает опасность. Маска скрывает лицо, но голос девушки дрожит, вьется высокими нотами. На миг Арамису чудится в ней что-то знакомое, но он не задерживается на этой мысли. Разумеется, он уже мог встречать ее тут, если она подруга кого-то из мушкетеров. А маска - лишь предосторожность, попытка остаться инкогнито. Это было ему более чем понятно, мало кто из дам, нередко знатных, посещали казармы открыто, расписываясь в любовной связи с одним из мушкетеров короля. - Казармы на редкость запутаны, но нить Ариадны в ваших руках. - Тон галантный и мягкий, как будто перед заблудившейся девой не грубый солдат, а мастер изящной словесности. - Я провожу вас к выходу, только сначала проводите и вы меня по долгу службы.
[indent] И вновь коридор, и вновь поворот - Арамису невдомек, что миледи уже проходила здесь, что он попался на ее хитрость и наивно ведет ее к кабинету де Тревиля. Если бы не обязательства, он без труда сопроводил бы ее до улицы и, может, даже помог поймать проезжающий мимо кэб, чтобы она безопасно добралась до дома, однако долг превыше всего. А вино заставляет щеки розоветь, глаза гореть, а руку любезно предоставить даме, чтобы та при желании смогла на нее опереться, вместо того, чтобы греть ладонью эфес в готовности выхватить шпагу при первой же необходимости.
[indent] - Если у вас дело к господину де Тревилю, лучше прийти днем и записаться у его секретаря. - Нет, он не верит в это всерьез. Скорее всего, она лишь использовала имя капитана, чтобы не сболтнуть другое - к кому в действительности приходила в казармы. Арамис не станет допытываться, не станет потакать излишнему нездоровому любопытству, и тайна девушки в маске останется неприкосновенной.
[indent] ...До тех пор, пока они не оказываются у двери, ведущей в кабинет де Тревиля, и Арамис, привычно нажав на ручку, неожиданно не открывает ее. Темный квадратный проем, пустая просторная комната, высокие окна с заглядывающей в них луной - все это он должен был увидеть только после того, как откроет дверь своим ключом, тем, что хранится у стражи и передается из рук в руки, от сдавшего караул к принимающему. Не до.
[indent] Вино мгновенно сдает позиции, рука твердеет и сжимает эфес. Голос все еще вкрадчиво-вежлив, но мягкость его поблекла, и в подвыпившем мушкетере, бесцельно прогуливающемся по ночным коридорам казарм, проглядывает солдат.
[indent] - Кто вам сказал, что господина де Тревиля нет дома, сударыня? - Глаза, когда-то принадлежавшие мертвому аббату, находят глаза Анны в полутьме, впиваются в них, будто маски на девушке нет вовсе. Смотрят глубже, в самую душу, в самую ее суть, смотрят цепко и внимательно, потому что от ее ответа сейчас зависит, кто она. Заблудившаяся знатная любовница одного из мушкетеров, случайно попавшая в цель, или темная лошадка, которой известно об открытой двери в кабинет куда больше, чем тому, кто должен охранять покои капитана.
[indent] Подобная встреча - плохая примета. Стоит чему-то пойти не так, следом рушится все, что было спланировало с той тщательностью, на которую способна Анна де Бейль. Но терять самообладание - дело неподходящее, миледи старательно собирает ниточки разорвавшегося полотна, чтобы сохранить рисунок до самого конца.
[indent] Теплое прикосновение рук, приятный успокаивающий голос - на секунду кажется, что смутное что-то шевелится в памяти, позабытое, скрытое слоем наносного, словно глиной - черепки древнего прошлого. На миг бьет в нос запах переспевших яблок, которые можно пустить на пирог, а то и на сидр, и Анна ежится, словно мерзнет от воспоминаний. Чуть встряхивает головой, и чтобы скрыть минутную растерянность, касается пальцами своей ажурной маски.
[indent] - Прошу простить мне мою экспрессию, - голос Анны все еще дрожит тонкими струнами волнения. Она прижимает руку к груди, скользит пальцами по тугому корсету, словно тот мешает дышать. - Просто я так растерялась...
[indent] А мушкетер-то поэтичен до безобразия, такого несвойственного солдатам. Нить Арианды ловко вьется по коридору, невидимая, но манящая за собой туда, на брусчатку ночного Парижа, да в карету, что вернет Анну домой. Вот только голос все еще кажется отдаленно знакомым, сплетается с памятью, но раскусить его никак не удается. Проще выбросить из головы, ощущая тепло мужчины совсем рядом.
[indent] - Да, да, конечно, - соглашается девица в беде, одаривая нежной улыбкой из-под маски, пока расчетливый мозг самостоятельно пытается понять, куда и зачем они идут. - Как только вы сами тут не теряетесь, сударь. - Анна принимает протянутую руку, опираясь на нее, чувствует легкость, на миг окутавшую ее. Странное чувство, непривычное, словно огонек в солнечном сплетении вспыхивает, озаряя мрак в душе всполохами янтаря.
[indent] Путанные коридоры все равно дают понять, куда ведет Анну мушкетер. Та мысленно чертыхается, приотставая на шаг от проводника. Возможно, стоит нырнуть в сторону, убежать, лишь бы не оказаться у кабинета капитана мушкетеров, ведь дверь не заперта, всего лишь прикрыта. Какова реакция будет, когда мушкетер поймет, что в кабинет де Тревиля проник вор? Логично ведь подумать, заподозрить в чем-то незнакомку, хотя, справедливости ради, парижанки свое коварство по большей части расходуют на постельные сложности, никак не на шпионскую игру.
[indent] Нет. Пытаться бежать - глупо. Слишком уж внимание на себя обратила, хоть примет никаких, но могут броситься в погоню, и каковы шансы, что миледи успеет найти ту лазейку, что уведет ее к свободе? Слишком явный риск, проще уж довести партию до конца, понадеявшись на собственную наглость, что города способна взять.
[indent] - Да, наверное, вы правы, просто... я так хотела поскорее разобраться со своим делом, что поторопилась, не подумав о том, что поздно, что господин де Тревиль может быть занят.
[indent] Дверь возникает перед взором, Анна замирает за спиной мушкетера, легким жестом натягивая капюшон глубже. Она прикрывает глаза, но ей не нужно зрение, чтобы видеть, как тот налегает на ручку двери, проверяя, как та легко поддается ему, открываясь внутрь комнаты, приглашая тем самым войти в темноту ее. Шумный вдох, призванный изобразить удивление, срывается с губ девушки, она широко распахивает глаза, готовая вопросить - разве так должно быть? Но не успевает, краем глаза замечает, как рука мушкетера ложится на эфес шпаги, предоставляя Анне свободу, но мнимую. Убежать не получится. Значит, будет двигаться вперед, только вперед.
[indent] - Я... когда заходила в казармы, слышала, что это обсуждали ваши соратники по оружию, но их не видела. Потом мне попался по пути сударь, незнакомый, без мушкетерского плаща, я не знаю ни его имени, ни его лица. Я спросила, где кабинет, мне указали. Но когда я тут была... он был заперт, сударь, - Анна переводит взгляд с темного зева кабинета на мужское лицо. Света мало, тени тянутся к собеседнику, обманчивые, рушат скульптурные черты лица, но не могут скрыть, что мушкетер красив.
[indent] Красота та все более знакомой кажется, но...
[indent] ...он мертв.
[indent] Бывают ли похожие люди?
[indent] Наверное, да.
[indent] А может тени играют с Анной злую шутку, лишая ее равновесия, мешая здраво мыслить?
[indent] Как отвести взгляд? Как отвернуться? Чтобы собственную душу не раскрыть.
[indent] - Вы... вы мне не верите? - пальцы сжимают плащ в нервном жесте. Анна делает полшага назад.
[indent] Алкоголь гуляет в крови и будоражит разум, трезвый рассудок звонит во все колокола. Кто она? Что делает здесь? Почему именно сейчас дверь оказалась открыта, хотя на первый взгляд все действительно в порядке и ничто в покоях де Тревиля не потревожено? Арамис не вправе проверять каждый лист бумаги, да и не знает обо всем, что хранится в недрах кабинета - не его это дело. Его дело - только охранять, сделать так, чтобы никто не смог проникнуть к неведомым тайнам, заглянуть в выдвижные ящики, порыться в бумагах, отыскать ответ на какую-нибудь загадку. Еще полчаса назад так и было. Дверь закрыта, секреты нетронуты, неприкосновенность соблюдена. А теперь?
[indent] - Когда вы были здесь, сударыня? Сколько времени прошло? - Арамис цепляется за свой долг, что заставляет его трезво смотреть на вещи. Кто бы она ни была, эта молодая скрытая под маской женщина, в его реальности она невольно подозреваемая. Пусть ему и правда жаль. - Я не знаю. - Он отвечает максимально честно, пусть это и противоречит слегка его долгу. Эта женщина, девушка, подруга кого-то из мушкетеров или случайная гостья - определенно, подозреваемая. Слишком уж гладко складывается, что едва она хотела посетить господина де Тревиля по какому-то тайному, наверняка неоднозначному делу, как его кабинет оказывается открыт. - Мне не хотелось бы. Но это подозрительно, вы ведь понимаете.
[indent] Зачем, Господи, зачем? Это все вино. Вино и готовность поверить невинному, даже чуть напуганному голосу, шагу назад, растерянности во взгляде, что прячется за маской. Нельзя быть таким доверчивым. Невозможно верить тому, кому хочется верить.
[indent] Однажды он на это всерьез повелся. Нет, не он, не Арамис - тот, другой, что был прежде. Наивный и искренне верящий в лучшее в людях. Повиновавшийся словам, а не реальным фактам. Глупец... Чистосердечный, прямодушный глупец. Арамис старался даже не упоминать его имени, навсегда сокрывшись под звучным псевдонимом. Тот - мертв. Повесился, пусть даже память об этом носит на себе совсем иной человек. Страсть свела его в могилу. Страсть и наивность. Больше он не позволяет взять над собой верх ни тому, ни другому. По крайней мере, старается не.
[indent] - Зачем вы приходили к господину де Тревилю? - Глаза его сужаются, не выпуская из фокуса молодую особу, чье лицо все еще спрятано за маской. - Это не мое дело, я понимаю, и будь ситуация иной - я бы никогда не спросил об этом. - Это правда. Личные дела мушкетеров и любой из дам, что посещает казармы под покровом ночи, не взволнуют любопытства Арамиса. Ну слегка, быть может. Но уж точно не настолько, чтобы задавать прямые вопросы. Выяснить исподволь, аккуратно, почти тайно, - можно, но не прямо. - Однако сейчас ваше дело - это ваше алиби, мадам. Мадемуазель. Миледи. - Почему он произнес это последнее обращение в поисках лучшего обращения к своей спутнице? Арамис не дал бы ответа, и со шпионкой кардинала, слух о которой то вспыхивал, как огонек на фитиле свечи, то снова гас, он нисколько не ассоциировал незнакомку, что повстречал в коридорах казарм. Однако слово сорвалось с губ, повисло между ними, будто замерло укором - женщина без имени, без титула, без идентичности. Как та, что сейчас пыталась оправдать свое присутствие в святая святых королевских мушкетеров.
[indent] - Мне нужно знать. Чтобы... - Арамис умолк, подбирая слова, которые выбрали его сами, не дожидаясь, пока он их всерьез найдет. Когда он сбился на полуслове, он уже знал, что скажет. И договорил, коря себя, прекрасно понимая, что он действительно хочет дать шанс, возможно, воровке или шпионке, которая проникла в казармы под неясным предлогом. Только потому, что в глубине души, в самом сокровенном потаенном ее уголке, действительно ей верит. Пусть и не должен, если станет до буквы и точки следовать закону. Но разве доблесть мушкетера лишь в тупом повиновении? О, Арамис бы поспорил. Две бутылки вина, хорошая компания, благодарные слушатели - и на свет появилась бы еще одна проповедь, достойная того, другого. Мертвого. Достойная по эмоциональности, жажде убедить, веры в свою правоту. - Чтобы дать вам шанс.
[indent] Что-то было в ней, этой молодой женщине, что-то такое, что очень расстроило бы Арамиса, если бы ему пришлось ее арестовать. Она была искренна. Но в том ли, о чем говорила ему?
[indent] О проклятье. Мушкетер, не будь дураком, оказался слишком уж сообразительным вопреки мнению Ришелье. Кардинал невысоко ценил умственные способности мушкетеров короля, и в большинстве случаев миледи была согласна с этим мнением, но вот надо же, нарвалась на такого, кто даже будучи на подпитии, не теряет своих мыслей.
[indent] Черт-черт-черт.
[indent] Паниковать нельзя. Пока ловушка не захлопнулась, всегда есть шанс выбраться из нее. Да и когда захлопнется, тоже есть шанс на спасение. Вот только все становится слишком сложно, и в этом случае радикальные меры идут в ход. Убивать мушкетера очень не хочется, небезопасно это, да и...
[indent] ...Анна все еще не может отделаться от чувства, что они знакомы, что прошлое как-то ехидно усмехается из-за угла, вынуждая думать о едва уловимом сходстве, оставляя пресловутый осадок на дне винного бокала, в котором теряется память на кончиках пальцев, где застыло забытое прикосновение сквозь пелену слез.
[indent] Нет, просто не может быть.
[indent] Настоятельница сказала, что Рене повесился в камере, что он не выжил, утонув в чувстве позора, лишившись сана, будучи преданным демоном в облике юной послушницы. И никто не думает о том, чем сама послушница за все это заплатила. И ведь не совращала вовсе, помощи попросила, а потом все запуталось так, что до сих пор тугим клубком свивается в солнечном сплетении, аж дышать больно.
[indent] Нужно взять себя в руки. Нужно отсюда выбраться без излишних жертв.
[indent] - Д-да... я понимаю, - растерянно произносит Анна. - Я... я не могу сказать... я пришла, дверь была заперта, и я пошла искать выход, но вместо него нашла вас.
[indent] Анна вздрагивает, когда звучит "миледи". Слишком неожиданно, хотя и без вложенного подтекста. Анна внимательно рассматривает мужчину сквозь прорези маски: нет, он и правда назвал ее так без каких-либо домыслов, просто подвернулось слово. Де Бейль касается пальцами ткани маски, выдавая смущение, на деле же давая себе отсрочку. У нее не было готовой истории, которая бы оправдала появление молодой девушки в мушкетерских казармах. При этом следовало быть крайне осторожной, чтобы не попасться на слишком уж явной лжи. Вторая рука замирает на вороте плаща, сжимая его, брошка, служащая застежкой, впивается в ладонь. Анна прикусывает нижнюю губу, продолжает колебаться, стоит ли проявлять такую уж откровенность с незнакомым господином, что и представиться не соизволил. Она играет каждую минуту, делая абсолютно продуманные движения, старательно вырисовывая каждый свой жест, чтобы не ошибиться, не промахнуться.
[indent] - Мое алиби...
[indent] Анна опирается плечом на стену, чуть взмахивая рукой.
[indent] - Я вам скажу. Несколько недель назад мой брат решил, что не хочет жениться, и отправился покорять Париж. Он хотел податься в мушкетеры, и хотя наши родители ему запрещали это, он все же уехал. Родители от него отреклись, но я не могу этого сделать. Я не представляю, как можно отказаться от родной крови, - в голосе Анны отчетливо возникает настоящая искренность в отношении этой мысли. Вопрос, который мучил ее всю жизнь: как и почему от нее отказались собственные родители, неужели они не любили ее? - Я приехала, чтобы его отыскать. И мне посоветовали обратиться к господину де Тревилю. Не спрашивайте, кто именно, этот человек все равно не здесь. Я не скажу вам его имя, как и не скажу свое. Поймите меня правильно, месье, я рискую всем, я рискую своей репутацией, своей возможностью сделать хорошую партию, но я не могу поступить иначе, мне нужно найти брата. Возможно, вы слышали о нем? Если он подался сюда, если его приняли в ряды мушкетеров... шевалье де Тюнне.
[indent] Никакого шевалье де Тюнне не существовало, само собой. И ответ будет отрицательным. И Анна этого ждет, сознательно допуская ошибку - вот она не желает себя называть, а вот вдруг называет имя брата, тем самым себя выдавая. Пусть, это позволительные ошибки, такая оплошность должна убедить мушкетера, что она искренне смущается, теряется, путается.
[indent] В зеленых глазах мерцают слезы, настоящие, поволокой затягивающие взгляд. Анна опускает голову в стремлении скрыть свою слабость. Платок, как назло не находится, закрываться манжетой - сверх неприличия. Девушка отворачивается, оказываясь спиной к спутнику, опирается ладонью в перчатке о стену. Качает головой.
[indent] - Я понимаю, - хорошо поставленный голос срывается, становится более хриплым, надломленным, - вы имеете право меня подозревать, наверное, я выгляжу слишком подозрительно. Но это не я, месье. Мне нет в том нужды, как только я выясню судьбу своего брата, я уеду из Парижа. - Анна делает порывистый шаг к мушкетеру. Шорох юбок становится громче, дыхание сбивается, когда она оказывается рядом с ним. Когда всматривается в его глаза, утопая в их глубине, испытывая все больший страх, что никто не мертв, ничего не мертво, ничего не потерялось в прошлом. И это для нее слишком опасно, ощущать, как внутри все оживает, раня осколками разбитого прошлого. Так ведь удобно считать, что у тебя больше нет сердца, что оно стало каменным, стало мертвым, и вот снова - бьется сейчас о ребра, о пластины тесного корсета, почти заставляя задохнуться от отсутствия воздуха и невольно вцепиться в руку мушкетера, которому очень пойдет имя, оставленное в глубинах несбывшегося.
[indent] Ноги дрожат, словно давая понять, что она вот-вот рухнет в ворохе своего алого платья и темного плаща прямо к ногам мушкетера.
[indent] Насколько недоверчивым нужно быть, чтобы заподозрить обман в этой святой невинности? Насколько жестким, чтобы продолжать давить, когда дева трепещет возле тебя и сама теряется, признавая и свою вину, и при этом полную непричастность? Она смущена, растеряна, явно не знает, что сказать и сделать, чтобы ей поверили. Неужели Арамис настолько жесток, чтобы продолжить давить на нее? Рассказ казался складным, ровным, нисколько не похожим на искусную ложь. Арамису так знакомы ее сомнения, ее страх показаться обманщицей... И эта оговорка. Лицо под маской, желание скрыть свое имя и истинную личность, и в то же время - произнесенное вслух имя брата, невинная просьба узнать о его судьбе. Невинная ли?.. Арамис когда-то попался в сети кажущейся невинности, когда-то отдал все, что имел, ради святости чужой души, и оказался обманут. Нет, не Арамис. Другой. Можно ли поверить снова?
[indent] Рене, вероятно, поверил бы. Арамис, верный мушкетер королевского полка - не должен был. Но в голосе девушки столько неподдельной боли, столько искренности, что и у Арамиса не остается выбора. Глаза в прорезях маски блестят слезами, девушка вся дрожит, едва ли не на грани обморока. Голос ее срывается, пересекается болью.
[indent] - Прошу, мадемуазель, успокойтесь. Я верю вам. Верю. - Ее пальцы мелко трясутся на его руке, и Арамис поддерживает ее под локоть, боясь, что колени девушки окончательно подогнутся и она лишится чувств. - Верю, - повторяет он мягко. Складка между бровей разглаживается, губы трогает легкая улыбка. - Не могу припомнить имени вашего брата, но если он обращался сюда, то его след непременно найдется. Разрешите проводить вас до дома? Я пришлю вам записку, как только что-нибудь узнаю. Мое имя Арамис.
[indent] Он слегка склоняет голову - полноценный вежливый поклон невозможен, когда держишь двумя руками прелестную деву на грани обморока. Он физически чувствует ее дрожь и улыбается чуть шире в попытке успокоить. Он верит, верит как когда-то в прошлом, и в его глазах на доли секунды проступает тот, прежний, убедить которого было намного легче. Но и Анна с тех пор стала гораздо искуснее, и все так же обходит его на поворотах тоном голоса, трепетом пальцев, срывающимся дыханием. Если бы он только знал!..
[indent] Но Арамис не знает, кому только что дал так опрометчиво свободу.
[indent] Не ведает, что мадемуазель Тюнне и есть его давно потерянная Анна, выбравшая любовь влиятельного графа.
[indent] И, вероятно, к лучшему.
[indent] Им приходится задержаться в кабинете де Тревиля еще на какое-то время, пока появятся другие стражники, пока проведут осмотр, пока составят для капитана отчет и запрут кабинет заново. И вот снова - коридоры, полумрак, взрывы пьяного смеха, хохот шальных девиц. Арамис мягко поддерживает девушку, предложив ей руку на случай, если та почувствует дурноту. Все эти развлечения не для благородных девиц, и ей стоило подумать об этом прежде, чем являться в казармы вечером, но желание сохранить себя неузнанной подчас толкает на безумные поступки.
[indent] На улице уже разыгралась метель, холодный ветер пробирается под плащ, лижет кожу щек и колет их редкими снежинками, путается в волосах. Кучер почтовой кареты натягивает поводья, желая подзаработать и доставить мушкетера с его спутницей куда-то в другую часть Парижа - в такой вечер лучше уж сидеть дома, чем разгуливать по улицам.
[indent] В карете тесно, но хотя бы не дует; они вынуждены сесть близко, почти прижавшись друг к другу. Арамис тянет руку, кончиками пальцев касается плаща девушки с противоположной стороны, тянет на себя, стремясь укрыть ее от холода. Спокойный, ничего не значащий жест, небрежная забота. Тот, прежний, так бы не смог, не сумел, наверняка залился бы краской смущения, вспыхнул бы алыми щеками. Арамис другой - ни неловкости, ни растерянности, лишь спокойная уверенность и мягкая забота, не переходящая границ.
[indent] Он устремляет взгляд за окно, пытаясь рассмотреть тонущие во мраке дома.
[indent] - Напомните ваш адрес, мадемуазель? - она что-то негромко сказала кучеру, указывая направление, но слух Арамиса не уловил подробностей. - Обещаю, я не воспользуюсь этим знанием в личных целях и сохраню ваш секрет.
[indent] Миледи в своих талантах не сомневается никогда, но на секунды ей кажется, что звездой театра ей не стать. Парижские подмостки способны выдержать любое, будь они как на улицах города, так и в зданиях, но Анна тешила себя уверенностью, что не вдается в дешевые сюжеты. Сейчас же она играет банальную слезливую историю с подачей для мушкетера, молясь, чтобы тот поверил. Перелом, перегиб, минута на вдохе, пальцы в перчатке цепляются за рукав мушкетерского плаща, но вот он, момент маленького торжества — он верит ей.
[indent] Верит.
[indent] Никакого облегчения Анна не испытывает. Потому что дальше возникает иная проблема: сбежать от мушкетера, которого зовут Арамисом, сбежать и не оглядываться, либо согласиться на его предложение. Анна касается пальцами щеки, словно стирает слезы. Выдыхает. И одаривает мужчину слабой улыбкой:
[indent] — Вы так добры ко мне, месье.
[indent] Ее дом был единственным прибежищем, и там не было никакой мадемуазель Тюнне, зато обитала Шарлотта Бэксон, у которой работала служанка Китти. Имя, овеянное прошлым, имя, подаренное ей тем, кто был мертв, но на кого был почему-то так похож мушкетер, и непонятно, так ли это, или все кажется. Мерещится. Странно переливается красками прошлого, слишком уже беспокойного, как будто состоящего из калейдоскопа разбитых разноцветных плиточек. Ей нужно сказать, что сама доберется домой. Но Анна вместо этого, все еще держась за Арамиса, кивает.
[indent] — Благодарю, месье Арамис, я буду вам очень признательна.
[indent] Теперь ей приходится следить за собой: за своим голосом, за своими движениями. Нужно сохранить маску, нужно держаться за образ, далекий от маленькой беглой послушницы. Может быть, это игра ее воображения, и она ничего не стоит, но сейчас Анна не в состоянии совладать с чувством волнения, болезненно-липкого, стекающего капельками пота под плотными пластинами корсета, крепко держащего девушку в своей хватке.
[indent] Им приходится задержаться на месте преступления. Анна отходит к окну, отворачиваясь от стражников, накидывая капюшон глубже, чтобы скрыть лицо. И следит из-под него за Арамисом. Святая мать, могла ли она солгать? Но зачем? В чем смысл? Если верить ее словам, Анне, бывшей исчадием ада, демоном в облике девушки, не было никакого дела до сведенного ею с ума молодого аббата. Тогда зачем было говорить о его смерти? Мог ли Рене наложить на себя руки? Он верил в бога, верил богу, значит, не мог так обойтись со своей жизнью. Это грех. Самый большой грех. Он бы на такое не пошел. Только не тот Рене, которого Анна когда-то знала.
[indent] Наконец они могут покинуть кабинет де Тревиля. Уйти отсюда сродни чувству свободы, покинуть сам кабинет, да и вообще казармы. Анна позволяет Арамису провести ее хитрыми дорожками здания, испытывая при этом волнение. Похоже, что пока она не отделается это, похоже, эта ночь вообще играет против нее — ей становится смутно страшно, ее ошибка может стоить ей жизни. Что делают с теми, кого ловят на преступлении? Отрубают голову? Вешают? Или ее просто сгноят в подвалах Бастилии, сырых и холодных, где она очень быстро станет тенью самой себя. Быстрая смерть предпочтительнее, нежели медленное угасание в стенах подземелья, где ее могут ждать еще и пытки. Боль разнообразна, состоит из всех оттенков алого, оставляя рубцы как на коже, так и невидимые на душе. И ее Анна боится, больше всего на свете боится.
[indent] Улица их встречает метелью, погода изрядно испортилась за то время, которое миледи провела в своих интригах внутри казарм. Она кутается в плащ, пока Арамис ловит извозчика, тот выглядит как обмороженная ворона на козлах, не позавидуешь. Да и в самой карете не особо тепло: девушка забирается в нее, успевая бросить кучеру адрес, и едва не запутывается в юбках, торопясь скрыться от холода улицы. Только тут она сбрасывает капюшон, пальцы касаются маски, но вовремя вспоминает, что нет, это как раз не стоит снимать. Карета трогается с места, чуть покачиваясь, Анна выдыхает, отправляя почти невидимое облачко пара в прохладный воздух. Мелкий бисер снега шуршит по окнам кареты, создавая фоновый шум, чуть звенящий от грядущей бури, что рискует накрыть собой Париж, обнимая как любовник свою женщину.
[indent] Движение в полумраке заставляет снова обратить внимания на Арамиса. Прикосновение пальцев отдаленное, безразличное, принять этот жест за что-то веское не получается вовсе.
[indent] — Рю де Риволи, — тихо отзывается Анна, мысленно себе напоминая предупредить Китти, что не стоит упоминать имя хозяйки.
[indent] Ее рука скользит по его руке, чувствуя плотную ткань камзола.
[indent] — Мне немного неловко, что по моей вине вы лишились наверняка чьего-то общества.
[indent] Приличные смущенные девицы так себя не ведут.
[indent] — Но мне приятно не коротать этот путь в одиночку.
[indent] Ехать неблизко, особенно в условиях метели, успевшей окончательно озвереть. Кучер правит медленно, избегая шанса обломать оси, затерявшись в зимней пустоте.
[indent] — Я...
[indent] Анна аккуратно снимает с мужчины шляпу, но тени все равно скрадывают черты лица, ведь в карете не особо-то и светло. Возможно, именно этот полумрак придает самой де Бейль некую смелость в своей попытке узнать, не подводит ли ее память, бликуя ощущениями на кончиках пальцев. У них с Рене было слишком уж мало времени на двоих, чтобы можно было сказать, что она знает его очень хорошо, но у нее есть то, что она вряд ли может забыть. Анна подается вперед, разрушая образ девушки, напуганной незнакомым мужчиной, подается к Арамису и касается его губ своими в очень легком поцелуе, задерживаясь в нем, становясь чуть более настойчивой.
Отредактировано Anne de Bueil (2024-11-17 17:37:00)
[indent] Рю де Риволи, ну конечно. Арамис нечасто там бывал, быть может, и вовсе никогда - он с трудом мог вспомнить, но это, в целом, было неважно. Главное - удержать в голове, чтобы потом прислать записку. Имя брата его случайной визави врезалось в память накрепко, хотя он и был практически уверен, что никакой шевалье де Тюнне не появлялся у де Тревиля и не был принят в полк королевских мушкетеров. Но проверить лишний раз не помешает.
[indent] За окном скользят темные улицы и падает снег, прохожих почти не видно, и Арамис с легким сожалением думает, что кучера не стоит отпускать - проще будет вернуться именно с ним, чем искать другого извозчика. Но образ заботливого джентльмена трещит по швам и вовсе меркнет, когда рука его спутницы скользит по его руке. Бред, ему почудилось, померещилось... Но движение настойчиво повторяется и Арамис, до того вглядывавшийся в тьму за окном кареты, оборачивается к девушке.
[indent] - Мадемуазель... - тихо произносит он, не зная, просить ее то ли остановиться, то ли продолжать. Она наверняка сбита с толку, растеряна, едва жива от смущения, и воспользоваться ее слабостью немыслимо. Но что если ее порыв - это сознательный выбор, и благодарность ее, подкрепленная симпатией, вполне дозволяет им обоим что-то большее, нежели простое "спасибо"? - Не стоит, правда, мой вечер был вовсе не столь интересен... - как касание ваших нежных рук.
[indent] Арамис ни за что не стал бы просить и тем паче требовать от нее или любой другой девушки благодарности подобного рода. Но то, что само идет в руки, упускать бессмысленно, попросту глупо... даже если это всего лишь поцелуй. Особенно если это поцелуй. Он отзывается, конечно. Позволяет снять шляпу, мягко отвечает губами, не желая размышлять о морали и нравственности - слишком много он думал о них прежде, в прошлой жизни, отчеркнутой петлей. Ее лицо, скрытое за маской, будоражит воображение. Тайна всегда манит, и мадемуазель де Тюнне наверняка понимает это, оставаясь сокрытой за полумраком. Арамис готов поддержать ее игру.
[indent] Отчего-то губы ее пьянят, и легкий яблочный аромат... чудится? Безусловно. Но губы ее мягки и нежны настолько, что Арамис жаждет продолжения. Пусть бы карета все также везла их в неизвестность по темным, непроглядным улицам, пусть бы его спутница все так же оставалась неузнанной, и ее губы были все так же сладки и манили чем-то несбыточным.
[indent] - Мадемуазель, это вовсе не обязательно, - наконец, он находит в себе силы, чтобы выдохнуть, пока одна его рука, вопреки словам, накрывает ее предплечье, а другая тянется к полукружью груди и невесомо ложится на ткань, над которой манит нежная, будто зефирная мягкость. Кончики пальцев едва ощутимо касаются кружев, единственной преграды, что отделяет их от вздымающейся от дыхания груди. - Мне лестно ваше внимание, но вы ничем мне не обязаны. Если только...
[indent] Если только вы не хотите этого так же, как и я. Продолжения.
[indent] Карета тормозит возле дома, названного кучеру, раньше, чем Арамис всерьез успевает насладиться поцелуем. Голова идет кругом, тело пульсирует, желание туманит разум. Он жаждет ее, эту случайную гостью казарм, и сам едва ли может ответить себе - почему? Так было бы возможно желать падшую женщину, что умело руководит мужскими страстями, но Арамис не чувствует в мадемуазель де Тюнне той искушенности, что отличает жриц любви от цветочниц или кружевниц. Как будто она и вправду искренна, и ее касания, движения губ - лишь чистое желание, перед которым так сложно устоять мужчине, который не искал любовных приключений, однако готов окунуться в них с головой. Если только она позовет.
[indent] - Ваш адрес, мадам, - скрипит голос кучера, прерываемый кашлем.
[indent] - Ваш адрес, мадемуазель, - шепчет Арамис, прерывая поцелуй. Пальцы его бережно, словно наливное яблоко, сжимают грудь девушки. - И я не вправе ни на чем настаивать. Но если вы пригласите - я пойду за вами... - на край света.
[indent] Разумеется, нет. Но иногда так сложно удержаться от книжных эпитетов, когда ты в них особенно силен.
Отредактировано Aramis (2024-11-24 00:10:57)
[indent] В карете становится жарко, тепло идет изнутри, обжигающее и заводящее. Анна не слушает слов Арамиса, не воспринимает их как желание остановиться — не в этот раз, — тем более что он тянется к ней, отвечает ей, позволяя вспомнить.
[indent] Один поцелуй разрушает ту иллюзию, которую миледи лелеяла годы, взращивая сквозь боль Анны де Бейль и одиночество графини де Ла Фер. Сейчас это всё рассыпается гротескными масками, которые приходится носить, оставляя лишь вспыхнувшие осколки памяти. О, как сейчас Анна хотела бы, чтобы мать-настоятельница не солгала ей по своему обыкновению, но увы — Рене д'Эрбле был жив, был рядом. И Анна не могла разобраться, радует ли ее это или выводит из себя.
[indent] Определенно одно, она не могла его с кем-либо спутать — можно назваться Арамисом, стать мушкетером, но не обманет прикосновение губ, и Анна ладонями ловит его лицо, продолжая отдаваться тому, как он сам отвечает на ее первый шаг, слишком смелый для незнакомки, для мадемуазель де Тюнне, но разве это уже важно?
[indent] Анна льнет к нему в полумраке кареты, за окнами которой мир все более окрашивается в зимние оттенки мягкости, шуршит по крыше снег, и Париж теряет свое серое одеяние, которое делает город слишком тяжелым и жестоким. Сейчас он кажется нежнее, как нежнее себя чувствует и Анна, чье учащенное дыхание тяжеловато дается под тугим корсетом — воздуха нет, легкие пустеют, а сердце выскакивает из груди. Плащ кажется тяжелым, он душит брошью на вороте.
[indent] Если бы Анна еще сомневалась после поцелуя в том, кто на самом деле ее знакомый мушкетер, то его пальцы, коснувшиеся ее груди, перебирающие тонкие кружева по краю корсажа, окончательно ее убедили. Ей ведь в самом деле казалось, что она ничего не помнит, не помнит того чувства, которое испытала в ту ночь, ставшую для них началом конца, но она лгала самой себе. Можно сменить имена, можно чувствовать себя иной, но стоит оказаться один на один со своим прошлым, и сомнения уходят, оставляя лишь обуревающие душу чувства. И Анна касается пальцами щеки Арамиса, накрывает рукой его руку, и сердце колотится, рассылая жар по телу, заливая бледную кожу алой краской желания.
[indent] — Я сама этого хочу, — шепчет, когда представляется такая возможность. — Не сомневайтесь, сударь.
[indent] От волнения и возбуждения голос приобретает чуть хрипловатые нотки, скрадывая те обертона, которые могут ее выдать. Анна закрывает глаза, снова ловит губы Арамиса в поцелуе, желая сейчас продолжать. Она безнадежна, она стремится бабочкой к огню, раз уже опалившему ей крылья, но не давшему то, чего хотела больше всего. Несбыточная мечта требует исполнения, Анна словно слепнет, словно глохнет к здравому смыслу, который мотыльком бьется о стеклянные стенки ее сознания. Он говорит, он требует остановиться, сбежать, скрыться — Анна же назло ему срывается в глухой стон, тихий, на грани слышимости, ощущая подлую тесноту корсета, ненависть к этой карете, безумие собственного решения.
[indent] О, эти губы...
[indent] Эти руки...
[indent] Ее прошлое пахнет яблоками.
[indent] Имеет на слух восхитительные обещания блаженства, пусть уже изменившиеся, видимо, веревка на шее даром для бедного аббата не прошла.
[indent] И пальцы, те самые тонкие длинные пальцы, слишком чувственные для святого, чтобы быть реальностью.
[indent] Карета вздрагивает, и эта дрожь передается Анне за секунды до слов кучера.
[indent] Проклятье.
[indent] Голос Арамиса звучит над самым ухом, заставляя открыть глаза. Его черты тонут в полумраке, тусклые фонари Рю де Риволи заглядываются в окна кареты. Сейчас самое время сбежать. Но Анна, как во сне, медленно берет в руки шляпу мушкетера, которую ему и протягивает, снова оглаживает пальцы на своей груди. Если она этого не сделает, она сойдет с ума. Если она остановится, то сломается на том, что никогда не...
[indent] Мысли рассыпаются бисером, словно потянула нить вышивки на платье, и она порвалась. Анна выдыхает, волнение вибрирует в груди.
[indent] — Пойдемте со мной, сударь.
[indent] Никаких условий. Ничего. Просто берет его руку, ту, что до того покоилась на ее груди, и выбирается из кареты первой, не обращая внимания на условности. Спрыгивает в снег, который пока не превратился в грязное месиво, бросает кучеру кошель с деньгами. Там больше, чем стоит дорога от казарм к дому миледи, но сейчас это такая мелочь, пусть кучер побудет счастливым, пока сама Анна не понимает, на каком небе она, а может, уже в аду.
[indent] Дом, который снимала некая Шарлотта Бэксон, был не так велик, насчитывая две комнаты наверху, гостиную, кухню и комнату служанки внизу. Судя по тишине, Кэти уже либо спит, либо завеялась к подружке в трактире на углу, оставив тихий шепот камина на первом этаже и наверняка что-то съестное на кухне. Но Анну едва не волнует, пока по крайней мере. Она снимает плащ, который бросает на стол для писем у дверей дома. И оглядывается, встречаясь взглядом с Арамисом. Всё, что есть для освещения, это свет фонарей, отблески луны на снегу и теплый свет камина. Анна берет его за руку, ведет за собой в гостиную.
[indent] — Позвольте мне остаться в маске, — просит Анна, даря ему улыбку, и снова льнет к нему в поцелуе. Не может от него оторваться, не может заставить себя думать здраво. Мысленно уговаривает себя, что в ней играет лишь желание отомстить Арамису, взяв то, что он ей не дал когда-то, но даже если и так, что с этим ей делать? Как использовать? Ради чего?
[indent] Ей есть что скрывать: собственное лицо и клеймо на плече. Помимо маски ей придется остаться и в нижней рубашке. Но пока Анна об этом думать не может, она вообще не может думать рядом с Рене, снова чувствуя себя той девочкой, для которой он был единственно желанным, единственно важным, пока выбрал не ее, а свою веру.
Отредактировано Anne de Bueil (2024-11-24 19:33:53)
[indent] - Вы восхитительны, ma belle inconnue, - едва слышно шепчет Арамис, пока его рука бережно, не желая спугнуть последние искорки утихающей страсти, гладит колено, бедро девушки, плавный изгиб талии, пока добирается до груди и снова забирает ее в горсть как наливное яблоко. - Ваша грудь достойна полотен Рафаэля. - Он тянется к полукружию и оставляет последний поцелуй на белоснежной коже, ласкается губами и носом, делает короткий вдох, будто пытаясь насытиться напоследок...
[indent] ...и поднимается на ноги. Райские кущи окончательно затерялись в житейском тумане.
[indent] - Мне нужно вернуться в казармы, - мягко произносит он с улыбкой, подтягивая рубашку на то плечо, которое он не обнажит ни перед кем, скрывая лилию; волосы непослушной челкой падают на лицо. Это ложь, конечно, маленькая невинная ложь - его караул сменился в тот час, когда они разбирались с нежданно открытым кабинетом де Тревиля, и в казармах его уже никто не ждет. Но любая авантюра хороша лишь ко времени, и оборачивать случайное свидание в неловкость для дамы, вынуждать ее просить его уйти - какой кавалер способен на это? Уж точно не Арамис, тонко чувствующий уместность момента. - Не трудитесь провожать меня, мадемуазель, я найду дорогу. И выполню что обещал. Доброй вам ночи. - Он одевается спокойно, без тени спешки, и, уходя, касается губами своих пальцев, посылая l'inconnue воздушный поцелуй - тех самых пальцев, что ласкали святая святых и еще хранили запах незнакомки. Маленький трофей случайного свидания.
[indent] Вот и все. Ждать, пока она соберется, выйдет его проводить, Арамис не будет, и ставить свою нечаянную визави в неловкое положение - тоже. Он тут случайный гость, они оба знали, для чего он пришел, пора и честь знать.
[indent] Прихожая тонет в темноте, но в отблеске уличного фонаря виден столик для писем, где лежат его плащ и шляпа. Арамис забирает их и нечаянно роняет со столика большой белый конверт. Поднимает машинально, и ровно так же машинально бросает взгляд на адрес и получателя, выведенные аккуратным почерком. Взгляд лишь с толикой любопытства - он не собирался, вовсе нет, узнавать ее имя... Но имя будто бросается ему в глаза само, хлещет плетью наотмашь. Имя, которое он не забудет в самом страшном бреду. Потому что сам дал его... ей.
[indent] Шарлотта Баксон.
[indent] Несчастная сирота, умершая где-то неподалеку от Берри, которой уже не нужны были документы.
[indent] Он думал, что отмолил этот грех. Но, видимо, нет.
[indent] Не первая и не последняя ложь того, кто вздернул себя на виселицу, будучи самым строгим своим судьей.
[indent] Блаженная расслабленность в теле мгновенно сменяется свинцовой тяжестью. Мир вокруг сереет, становится блеклым, тошнотворным, душным. Арамис еще несколько мгновений смотрит на письмо, прежде чем развернуться и устремить взгляд туда, откуда он только что вышел - легкий отблеск пламени на стене напротив будто зовет его обратно. "Может, это ошибка", - шепчет внутренний голос. - "Она отказалась, передала документы кому-то другому. Это совпадение". Но ноги уже сами несут его назад, хотя каждый шаг дается с трудом, как будто мушкетерские сапоги вдруг сделались железными, а камзол на плечах налился свинцом.
[indent] Арамис возвращается в гостиную к l'inconnue, и в лице его нет ни кровинки. Бледное, с потемневшими лихорадочно горящими глазами, оно сейчас слишком похоже на лицо Рене в тот момент, когда тот шептал непослушными губами слова, навсегда соединившие Оливье и Анну.
[indent] - Я... - голос такой же бледный, блеклый, как и его лицо; осекается, хрипит. Арамис не знает, что сказать. Спрашивать, обвинять, требовать? К чему? Все бессмысленно, ему уже все понятно, было понятно в тот самый момент, когда глаза выхватили написанное на белом конверте имя. И именно этот конверт он бросает на столик перед камином, не желая делать ни одного лишнего шага в сторону той, которую еще совсем недавно ласкал без устали и с нежностью, достойной лучшего применения. - Шарлотта Баксон. А, может, Анна де Бейль? Или графиня де Ла Фер? - голос его крепнет, звенит в полумраке и явственно дрожит, а потом снова осекается, наливается той самой тяжестью, которая давит его грудь, вот уже несколько минут мешая сделать полноценный вдох. - Снимите маску, сударыня. Довольно.
[indent] Не просьба, требование, почти приказ. И отчаянная мольба, которую Арамису не удается скрыть, - пожалуйста, окажитесь кем-либо другим. Только не ею.
[indent] Анна выдыхает, пытаясь вернуться в реальность, болезненно-сладкую, где все заканчивается, стоит закончиться и тому порыву страсти, что их бросил в объятия друг друга, заставив девушку потерять всю осторожность, весь здравый смысл. Маска тяжестью лежит на лице, скрывая его, и Анна с трудом удерживается от желания ее проверять, словно в оставшемся здравом смысле промелькнули сознательные нотки.
[indent] Она снова прикрывает глаза, чувствуя, как Арамис оглаживает ее колено, ее бедро, которое оголено бесстыже задравшейся нижней рубашкой. Только сейчас понимает, что та все же соскользнула с плеча, но не с того, на котором оставлен фигурный ожог в виде лилии. Может, стоило не скрываться? Может, стоило раскрыть все карты сразу же? Но в плену сладкой истомы, которая никак не отпускает стараниями Арамиса, трудно здраво размышлять. Только жжет внутри мысль, что скромный аббат, отказавший ей в том, о чем она его просила, знатно поднаторел в искусстве любви, своими умениями дарующий женщине восхитительное чувство. Злость вспыхивает яркой искрой, заставляя задохнуться, и удовольствие, напоследок искупав в себе Анну, уходит вослед комплиментам.
[indent] - Возможно, мне стоит подарить вам картину с моей грудью, пусть и кисти другого художника.
[indent] Уходи, уходи, уходи...
[indent] Анна практически рада, что мушкетер решает не размениваться на лирические вдохи, достойные героя-любовника, и поднимается, чтобы найти свою одежду. Миледи, в свою очередь, садится, нетерпеливым жестом одергивает рубашку, чтобы скрыть наготу бедер и того, что доступно меж ними, после поправляет ткань на плече, и грудь с топорщащейся горошиной соска темнеет уже за тонкой вязью кружев.
[indent] Уходи, уходи, уходи...
[indent] Анна невольно любуется своим любовником на одну ночь, любуется той холеной дерзостью, что проскальзывает в упавшей челке, в безразличии к голой заднице, словно истинный мушкетер не обязан торопиться в надевании штанов, любуется длинными ногами его. Сколько постелей за прошедшие годы вот так покидал тот, кто прожил первые лет пятнадцать в монастыре? Скольким женщинам дарил прощальные улыбки, рукой отбрасывая упавшую на глаза челку. Внутри все болело от ненависти, в которой жестким кантом проступает невыгоревшая до конца любовь. Как же она ошиблась, допустив эту оплошность, поддалась чувству, выплывшему из глубин прошлого, поддалась тому, что Арамис был так близко, что его руки тепло согрели ее замороженную душу, что его губы оказались такими мягкими и пахли... яблоками.
[indent] Почему яблоками?
[indent] Лишь бы он ушел быстрее.
[indent] - Прощайте, сударь, - Анна не может улыбнуться. Не может отвести от него взгляда. Не пытается подскочить, чтобы проводить его до дверей, дом и правда невелик - найдет дверь на улицу. - Прощай, Рене, - устало шепчет, когда гость выходит из гостиной.
[indent] Она не знает, что делать с болью глубоко внутри, та собирается в солнечном сплетении резкими спазмами, ломаясь в осколки ненависти. Вера в Рене была сильна, вера в любовь была сильна, но он решил натравить на нее своего старшего братца, который безжалостно заклеймил юную душу, превратив ее в воровку в глазах не только графа, но и всего остального мира, и ей оставалось стать именной такой...
[indent] Анна не слышит ничего вокруг, не обращает внимания, что дверь не закрывается за Арамисом. Она медленно поднимается с кушетки, босая подходит к камину, спутанные волосы опадают волнами на плечи. Миледи смотрит на пламя: так легко сейчас выбросить головешку прямо на пол, оставив дом гореть алым пламенем сладкой мести, которую ей не удается воплотить. Взять пистолеты, нагнать его - сбросить маску и пустить в него пулю.
[indent] Потом, наверное, в себя.
[indent] Как глупо. И недостойно. Она сильнее этой слабости, от которой сейчас подкашиваются ноги. И пламя не заворожит ее, не доведет ее до безумия. Ее месть состоится, будет расчетливой и холодной, обретет очертания. Кардинал — сволочь, кардинал — обманщик, он...
[indent] Голос за плечом лишен цвета, лишен чувства, только холодный оттенок чего-то, что напоминает Анне ярость.
[indent] Она прикрывает глаза, крепко сжимая пальцами край каминной полки. Где же она так оплошала, что, почти уйдя, ее прекрасный аббат, но совершенно не ее мушкетер, обнаружил истину и вернулся? Анна не торопится оглянуться. Но уже и нет никакого наваждения. Холодный душ реальности, возвращается ясность ума: если сударь добьется правды, хватит ли ему сил сдать ее правосудию, подведя тем самым ее шею под петлю, чтобы, видимо, сравнять счет. Как легко было верить ему, когда их объединяло желание, и как легко ему не верить сию минуту.
[indent] - Вы обознались, сударь, - миледи, наконец, оборачивается, изучает его в прорезях маски. От легкости во всем его облике не остается ровным счетом ничего, а в его тоне мелькает что-то, отдаленно напоминающее... мольбу?
[indent] Нет. Показалось.
[indent] Стоит и правда поблагодарить бога, которому так любил взывать Рене, что Анна не успела снять маску. Она делает шаг к столику, берет конверт. С кем она решила поиграть, взяв то имя, которое ей подарил аббат? Вот и расплата, придется теперь менять дом, менять имя, хорошо бы жизнь сохранить.
[indent] - Вы обознались, - уже более твердо повторяет Анна, бросает письмо в огонь, не важно, что там написано, - моя служанка носит это имя. Носила. К сожалению, вчера она утопилась в Сене, ведомая разбитым сердцем. Знаете, как бывает? Влюбилась в мужчину, а он воспользовался ее наивностью, вот и решила она свести счеты с жизнью. Не богоугодно, да что ж поделать.
Вы здесь » Musicalspace » Фандомные игры » гораздо больнее молчать...
